Она складывает руки на коленях поверх сумки и, уставившись перед собой, ждет, когда я скажу правду. Мы только встретились, но время не имеет значения, когда речь заходит о родственных душах.
Отвернувшись, я смотрю, как густой лес за окном размывается, и тысяча деревьев становится одним.
– Мои родители развелись три месяца назад, – громко говорю я, чтобы Арлин услышала за шумом мотора. – Папа нашел себе другую «У Дэнни».
– В закусочной?
– Дурость, да? Нормальные люди находят там только завтрак.
Арлин над моей шуткой не смеется, что роднит нас еще больше. Некоторые шутки и не должны быть смешными.
– Шесть недель назад состоялась свадьба. Теперь они женаты. – От сказанного грудь сдавливает. Я впервые произнесла это вслух. – Ив – моя мама. Она живет в Кливленде.
Я чувствую руку Арлин на плече и боюсь того, что за этим последует. Напичканный ярлыками монолог. Ободряющая проповедь, просьбы оставаться сильной пред лицом крушения американской семьи. Как по учебнику. Взрослые просто не в силах удержаться от Мудрых Речей.
– Он хороший человек? – спрашивает Арлин, будто и не читавшая тот учебник.
– Кто?
– Твой отец, милая.
Теперь за окном целый океан деревьев, и я вижу все словно в замедленной съемке: каждый ствол (якорь), каждую верхушку (накатывающую волну), тысячи изогнутых ветвей, листьев, острых сосновых иголок. Мое прозрачное отражение в стекле напоминает призрак. Я часть этого древесного моря, этого смазанного пейзажа.
– Все мои острые углы, – шепчу.
Арлин что-то говорит, но приглушенно, будто из соседней комнаты. И гул автобуса тоже растворяется. Мир затихает. Я слышу лишь собственное дыхание… сердцебиение… внутреннюю фабрику Мим Мэлоун.
Мне шесть. Я читаю, лежа на полу нашей гостиной в Ашленде. Приехавшая из Бостона тетя Изабель сидит за отцовским старым бюро с выдвижной крышкой, пишет письмо. Папа высовывает голову из комнаты:
– Из, ты закончила? Мне нужен стол.
Тетя не прекращает писать:
– Похоже, что я закончила, Барет?
Папа закатывает глаза и раздувает ноздри.
– Что такое «барет»? – спрашиваю я, оторвавшись от книги.
Тетя Изабель улыбается, все так же склоняясь над письмом:
– Вот оно. – Она указывает на отца.
Я гляжу на него вопросительно:
– Я думала, тебя зовут Барри.
– Ты ошиблась, ягненок, – качает головой тетя.
Я обожаю все ее прозвища, но папа недоволен.
– Из, ты там роман строчишь? – Нет ответа. – Изабель, я с тобой говорю.
– Нет, не говоришь, а насмехаешься.
Папа вздыхает и, бормоча что-то о бесполезности переписки, уходит. Я возвращаюсь к книге, но через несколько минут спрашиваю:
– Кому ты пишешь, тетя Изабель?
– Своему врачу. – Тетя кладет карандаш и поворачивается ко мне: – Письма как бы… сглаживают острые углы в моем мозгу, понимаешь?
Я киваю, но не понимаю. Ее вообще очень сложно понять.
– Вот что, – продолжает тетя Из, – когда я уеду обратно в Бостон – пиши мне. Тогда увидишь, о чем я.
– У