подозревала, что брат наврал отцу с три короба о своем геройстве, но ее это не задевало. Ей вообще не хотелось вспоминать историю с сорвавшимся быком, потому что там было слишком много непонятного и пугающего. Проще было выбросить все из головы и жить как ни в чем не бывало.
Будничные дела и заботы поглощали девушку, как трясина, незаметно затягивающая все глубже и глубже. Уже три месяца у Анны случались те самые кровотечения, о которых женщины шушукаются, когда остаются одни. Она взрослела, отказывалась от прежних детских привычек и обзаводилась новыми, взрослыми. А по ночам Анну томили смутные желания и чувства, лишая ее сна и покоя.
Ей было тесно в Киеве. Она не ощущала его своим городом. Родина ее предков находилась за тридевять земель отсюда, а сама Анна родилась в Новгороде, где отец скрывался от своего брата Мстислава. Поняв, что ему за крепостными стенами не отсидеться, Ярослав со своей дружиной обосновался на берегах Славутича. Тут и росла Анна, когда ее не отсылали на лето то в Вышгород, то в Берестье, то еще куда-нибудь, где девочка не путалась под ногами у взрослых.
Отец, мать, да и братья с сестрами мало интересовались ею, а еще меньше занимались, так что грамоте ее учили другие люди – священники, переписчики, заморские дядья. Так и вышло, что писать и читать Анна умела на разных языках, и все они легко укладывались у нее в голове.
В ненастные дни она с утра до ночи сиживала в библиотеке Софийского собора, благоговейно листая страницы, разглядывая рисунки или просто гладя тисненые кожаные переплеты неподъемных томов. Больше всего нравилось ей читать летописи и повествования о дальних странствиях, но таких книг было мало, чаще под руку попадались священные писания и жития святых. Читая их, Анна переставала понимать смысл слов и целых предложений, начинала зевать и клевать носом. Главной темой таких книг была смерть, а разве это то, что способно увлечь молодую девушку? Она ведь сама была воплощением жизни, и жизнь окружала ее со всех сторон – яркая, сочная, густо пахнущая, разная на ощупь, вкус и цвет, заставляющая то удивляться, то радоваться, а то и печалиться, но все это было живым, меняющимся, неожиданным. Церковные песнопения и мутный свет лампадок в холодных храмах останавливали время и сужали мир до размеров гроба.
Анна не хотела в гроб. Выходя из храма, она первым делом смотрела вверх, ища взглядом высокое небо. Там решалось все, а не на амвонах и в притворах. Весь небольшой жизненный опыт Анны свидетельствовал об этом. Ей было двенадцать, когда к Киеву подступили печенеги и над городом летали тучи стрел, втыкаясь в срубы и деревья, откуда их тут же выдирали отроки и раздавали дружинникам, чтобы те пускали вражеские стрелы обратно. Степные кочевники с леденящим кровь визгом все кружили и кружили вокруг стен, пытаясь заскочить на крепостные валы и скатываясь оттуда уже мертвыми, оставляя своих мохнатых лошадок биться внизу в предсмертных корчах.
Только на смену каждому убитому врагу прибывал десяток новых. Орды и караваны стекались к Киеву с трех сторон, обступая его, подобно прибывающей мутной воде.