ворот в чисто поле. Анна не видела самой сечи, только слышала ее ужасающий шум, в котором победоносные кличи и предсмертные вопли смешались в один сплошной, несмолкающий рев. Со всех сторон к стенам сбегались простые бабы, знатные боярыни, дряхлые старухи, простоволосые девки, и все в единодушном порыве карабкались наверх, чтобы хоть краешком глаза увидеть своих мужей, братьев, сыновей и суженых, увидеть, может быть, в последний раз.
Анна тоже смотрела, но не с крепостной стены, куда ей запретили соваться, а из самого высокого окошка терема. Когда она добралась туда, битва скатилась в низину и уже была не видна – только мертвецы, мертвецы, горы мертвецов на вытоптанной равнине. Гул сражения не умолкал, но звучал все дальше от города, а потом и вовсе затих. На закате поредевшее войско Ярослава вернулось, и вскоре начался победный пир, когда бочки с хмелем выкатывались прямо на площадь и каждый имел возможность поднять чарку за князя-победителя. Кому не стоялось и не сиделось на месте, шли за ворота добивать раненых и обирать мертвецов. Сотни факелов перемещались по черной равнине, на которой одни оплакивали погибших, а другие торжествовали победу над врагом. И в сознании Анны одно смешалось с другим, сделавшись единым неразрывным понятием: война.
Сейчас, много лет спустя, она обнаружила, что стоит на том же месте, где готовый к битве отец тронул ее боевой рукавицей. Он вернулся с победой, но не к Анне, а к своей дружине, свите, к своему народу. В первую очередь Ярослав был князем – и во вторую, и в десятую, и в тридесятую – и только потом отцом. Она это понимала, она к этому привыкла, но печаль от этого не делалась меньше.
Вздохнув, Анна побрела через двор к терему. Мохнатые собаки, развалившиеся на плитах, поднимали морды и моргали, не позволяя себе даже случайного гавканья. Рабы кололи дрова, носили воду, запрягали коней, смазывали колеса и выбивали вынесенные на проветривание ковры и перины. При виде Анны все они делали глуповато-радостные лица, как будто настал самый счастливый момент в их жизни.
Чем ближе она подходила к хоромам, тем выше возносились к небу все эти постройки с пристройками, крытые причудливыми кровлями, увенчанные ветряными петушками и ладьями. Из кухни тянуло жаром, из погребов – холодом, на каждом шагу Анне кто-нибудь кланялся и улыбался, и она рассеянно отвечала, не видя челяди. Ее внимание было привлечено суматохой у ворот, где расстилались ковровые дорожки и разгребались сугробы, препятствующие доступу в конюшни и каретники.
Придерживая одной рукой у горла накинутый полушубок, Анна остановила ключницу и спросила, кого встречают.
– Так совет сегодня у князя, – ответила ключница, выпуская облачка пара из озябших губ.
– Ах да, вспомнила, – важно кивнула Анна, как будто действительно что-то знала о грядущем совете. – Когда?
– Митрополит уже приехал, барыня, – сообщила ключница. – А об остальных мне не докладывают.
Кивнув, Анна поспешила в терем. Митрополита Иллариона она уважала и немного побаивалась. Говорили,