вонючие. Вон дружинники поволокли кого-то, костеря почем зря, вон волосатый мужик за бабой с вожжами гоняется, а на мосту через овраг воз с мукой перевернулся, и теперь каждый норовит утащить оттуда кто мешок, а кто и два. Покуда мельник за одним с кнутом гонится, другие безнаказанно воруют.
Пробегая через припудренный мукой мост, девушки увидели внизу бьющуюся в муках лошадь. Свалившись, она сломала ноги и теперь в ожидании смерти оглашала округу тоскливым ржанием. Елизавете это показалось дурной приметой.
– Давай воротимся, Анюта, – запричитала она. – Негоже тут одним ходить. А как обидят?
– Я сама кого хочешь обижу! – храбрилась младшая сестренка.
И действительно, вид у нее был такой решительный, что перед девушками расступались и киевляне, и жирные германские купцы, и степняки в лисьих колпаках, и пришлые варяги в кольчугах.
Уже вблизи от городских ворот, где царила обычная толчея, дочери князя Ярослава едва не столкнулись с ключницей, возвращавшейся с торжища в сопровождении двух дюжих парубков, нагруженных поклажей так, что оба едва ноги переставляли. Елизавета опешила и уже рот открыла, чтобы начать оправдываться, но Анна резко дернула ее за рукав и увела на обочину, где, смешавшись с простым людом, княжеские дочки переждали опасность.
– Уф, взмокла вся! – пожаловалась Елизавета, заправляя выбившиеся пряди волос под платок. – Не понимаю, как тебе удалось подбить меня на такое. Я ведь не собиралась идти с тобою.
– Ну, раз не нравится, то не ходи, – отрезала Анна. – Ворочайся обратно, я дальше сама пойду.
– Нет, что ты, что ты! – испугалась старшая сестра, представив себе, как будет пробираться домой в одиночку. – Давай лучше вместе. Что ты мне показать хотела?
– Хочешь туда подняться?
Анна кивнула на каменную башню с воротами высотой в четыре человеческих роста. Оббитые толстыми листами меди, отделанные бронзой, они сверкали так ослепительно, что казались целиком отлитыми из чистого золота. Всякий раз, когда под ними стучали конские копыта, колеса повозок или просто звучали голоса путников, тенистые своды отзывались гулким эхом. Красная башня над воротами была столь высока, что каждому, кто хотел поглазеть на венчающий ее золоченый купол, приходилось задирать голову. У кого при этом шапка падала, а у кого нижняя челюсть отвисала, порождая шутки окружающих: мол, закрой рот, дядя, не то ворона залетит. Ворон этих, кстати, сидело вокруг превеликое множество – и на могучих стенах из бревен в три обхвата, и на крутых земляных валах по обе стороны от ворот. Кое-где земля просела, обнажая остовы деревянных клетей, в которых сюда сносилась, а кое-где успела зарасти травой и бурьяном по пояс. Дабы склоны сохраняли свою неприступность, сухостой время от времени сжигали, и тогда в городе поднималась паника, потому что, завидев дым над воротами, люди думали, что враг к стенам подступил.
Золотой крест на куполе был виден отовсюду, кого побуждая накладывать на себя крестное знамение, а кого – плеваться украдкой и бурчать под нос бессильные проклятия.