её единственная слабость…
Вечером 28 июня 1762 года в дверях Зимнего дворца появилась только что провозглашённая императрица Екатерина Вторая, одетая в зелёную униформу капитана Преображенского гвардейского полка, с обнажённой саблей в руках и в компании своих приближённых. В голубоватом свете петербургских белых ночей она спустилась по лестнице на многолюдную площадь и, подойдя к своему породистому жеребцу по кличке Бриллиант, вскочила в седло с изяществом опытной наездницы – годы упорных тренировок не прошли даром.
Двенадцать тысяч гвардейцев, поддержавших эту революцию, столпились вокруг неё на площади, готовые отправиться «маршем на Петергоф» и свергнуть Петра III. Должно быть все они любовались этой тридцатитрёхлетней женщиной в самом расцвете сил с длинными каштановыми волосами, ярко-голубыми глазами и чёрными ресницами, которая так уверенно выглядела в гвардейской форме в этот повротный момент своей жизни. Среди гвардейцев был и Потёмкин, верхом на лошади и в конногвардейском мундире; он жаждал любой возможности проявить себя.
Верные гвардейской выучке солдаты торжественно застыли в боевой готовности, но на площади было шумно. Происходившее напоминало скорее суматоху и хаос военного городка, а не безупречную строгость парада. Ночь полнилась звуками: лошади ржали и цокали копытами, лязгали шпоры и сабли, знамёна трепетали на ветру, а тысячи людей что-то бормотали, покашливали и перешёптывались. Несколько гвардейских отрядов стояли здесь ещё с прошлой ночи и находились в приподнятом настроении, некоторые выпивали, разграбив кабаки по соседству. На улицах валялись сброшенные мундиры прусского образца, словно дело было утром после маскарада. Но всё это не имело значения, поскольку каждый солдат знал, что он меняет ход истории: они во все глаза смотрели на молодую женщину, которую возводили на престол, и их, несомненно, охватывало воодушевление.
Екатерина взяла поводья Бриллианта, ей подали саблю, но вдруг оказалось, что для неё нет портупеи. Должно быть, императрица в нерешительности оглядывалась вокруг и её смятение заметил зоркий гвардеец – тот самый, который впредь будет интуитивно понимать её лучше, чем кто бы то ни было. Он мгновенно пересёк площадь, снял портупею со своей шпаги и с поклоном подал её императрице. Она поблагодарила его, наверняка обратив внимание на его почти богатырский рост, великолепную голову с копной каштановых волос и чуть вытянутое, чувственное лицо с ямочкой на подбородке – тот облик, за который он был прозван Алкивиадом. Григорий не мог и мечтать о лучшей возможности привлечь внимание императрицы – это был смелый жест в исключительных обстоятельствах, а Потёмкину всегда удавалось поймать удачный момент.
Вслед за Екатериной вскочила в седло княгиня Дашкова, столь же эффектная в гвардейском мундире. В этой «женской революции» определённо было что-то от маскарада. Теперь пришло время выступать, чтобы атаковать противника на рассвете: Пётр III формально оставался