её режима. Она простила его за безрассудство в Фокшанах, но не приняла его обратно в своё сердце. Своего сына Павла Екатерина считала недалёким, озлобленным и чуждым ей по духу; она не смогла бы доверить ему правительственную должность, однако он оставался наследником. Ей прискучил Васильчиков, хотя она сделала его официальным фаворитом. Находясь в эпицентре борьбы Паниных и Орловых, Екатерина чувствовала себя невероятно одинокой [13].
Эта рискованная ситуация наносила очевидный ущерб репутации Екатерины в Европе. Фридрих Великий, гениальный мизантроп, чей аскетичный двор состоял только из мужчин, был особенно раздражён: Орлов исполнял все возможные обязанности, «кроме постельной», негодовал он. Фридрих также подозревал, что нестабильность при дворе повредит Панину и планировавшемуся им союзу с Пруссией. «Никуда не годится, когда кол и дыра решают судьбы Европы» [14], заявлял прусский король. Но в конце января приехал Потёмкин, который не собирался решать ничьих судеб. Он не мог больше ждать и решил добиться руки Екатерины.
Потёмкин объявил, что отныне слава земная его не интересует и он уйдет в монахи. Он покинул дом Самойлова, уехал в Александро-Невскую лавру, основанную Петром Великим на окраине тогдашнего Петербурга, и стал жить там послушником: отращивал бороду, постился, читал, молился и демонстративно пел псалмы. Потёмкин, с его маниакальной натурой, изнурённый напряжённым ожиданием на пороге успеха, был чрезвычайно близок к нервному срыву, но держал себя в руках, находя спасение в православном мистицизме.
Впрочем, следует помнить о том, что он был прирождённым политиком с соответствующими актёрскими талантами. Его мелодраматический побег привлёк дополнительное внимание Екатерины; его поступок был своего рода забастовкой – он лишил её своей поддержки как советника, чтобы императрица перестала принимать её как должное. Существовало предположение, что они с Екатериной вместе устроили этот побег, чтобы оправдать и ускорить последующее возвышение Потёмкина. Вскоре мы увидим, что эта пара действительно была способна на заранее спланированные выходки, но в данном случае, похоже, поведение Потёмкина в равной степени объясняется набожностью, депрессией и актёрством [15].
В промежутках между постами в его келью, напоминавшую главный штаб политической кампании, постоянно заходили посетители. В ворота лавры то и дело стремительно въезжали кареты; в барочном антураже монастыря подобно персонажам оперы мелькали слуги, придворные и шелестящие платьями статс-дамы, в особенности графиня Брюс; они передавали записки и шепотом сообщали послания [16]. Как и в любой опере, всё начиналось с арии. Потёмкин дал понять Екатерине, что сочинил о ней песню. В ней нашла отражение вся его страсть – и в придачу к ней сентиментальность, отличительная черта любовных песен во все времена. Однако она даёт нам неплохое представление о его тогдашнем положении: «Как скоро я тебя увидел, я мыслю только о тебе одной ‹…› Боже! какая мука любить ту,