Последнему он дорог иначе, его строки отзовутся в иноязычном опыте новыми образно-смысловыми акцентами.
Пеги, ставя Гюго вровень с первыми известными человечеству гениями поэтического искусства, выявляет сближающее их и выделяет то, что одновременно и заслуживает внимания, и ни о чем исключительном не говорит. Иными словами, исключительность, гениальность Гюго раскроются, в какой-то мере, только любящей и созвучной поэту душе другого поэта, выросшего в том же мире и дорожившего теми же вещами.
Итак, Пеги считает Гюго единственным из современников, достигающим величия древних, потому что он умеет смотреть на мир совсем не так, как смотрят обыкновенные люди, как смотрит привычная ко всему муза истории Клио, видя всюду знакомое, некогда бывшее (и вяло реагируя только на катастрофическое: потоки крови, нагромождения трупов); нет, Гюго видел неприметную подробность и мелочь как новорожденную или очнувшуюся от сна, и видел свежим, только что распахнувшимся на мир взглядом[37]. Поэтому-то он велик как Гезиод, и как Гомер, и как Эсхил. Его «Легенда веков» не боится сравнений, утверждает Пеги. Взгляд Гюго подобен феноменально острому инструменту, не притупившемуся от частого употребления, и который, сколько бы им поэт ни пользовался, не нуждается в заточке.
Гений никогда не приходит поздно в устаревший мир, рассуждает Пеги. Он сам и все, что окружает его, все в его гениальном восприятии находится в начале пути, относится, если мыслить вместе с Пеги древнегреческими философскими категориями, к понятию «начал», «первоначал», к области сущностей, идей. Самобытная идеальность действительности открывается особому дару – «впервые» видеть и «непосредственно» познавать. Для гения мир вечно юн. Гений, по Пеги, замечает и выражает то, что сначала удивляет и запоминается, потом становится расхожей метафорой, затем словом-именованием нарицательным, а в конце, возможно, вытесняет прежнее имя, являет подлинную сущность. Гений есть «вечное царствование», он подобен отцу поэтов Гомеру. «И почитаемый в течение трех тысяч лет Гомер…», – иллюстрирует Пеги свои мысли цитатой из «Послания к Вольтеру» (1806) Мари-Жозефа Шенье[38].
Гюго явил свежесть, независимость своего мировосприятия на материале языка не нового, который уже успел продолжительно и блестяще послужить людям. Неуставший взгляд поэта обновляет мир, ибо поэт видит начала вещей, замысел о них, неискаженную временем идею. Это в глубоком смысле слова сотворчество. Сущность поэзии, по Пеги, рассуждающему, как мы отметили, в русле идей Бергсона, есть обновление, цветение новизны в иссохшем, привычном. Из этого следует, что антагонистична поэзии избитость, штампованность, пошлость, принимаемые – самим ли автором или неразборчивой публикой – за откровение, за «именно то, что нужно» сегодня.
Настоящие шедевры, пишет Пеги, стоят вне времени, хотя впитали время, выросли из него. Гении одарены особой смелостью: не озираться с робостью на авторитеты, невольно забывать правила, не работать на культуру, традицию, но подчинять и заставлять