который добросовестно готовился к войне с Германией в 1910-е годы, и в качестве автора страстных «очерков», своеобразных пламенных «речей», порой разящих сарказмом, часто скорбных, и часто возвышенных по тону и смыслу, а иногда ностальгических и мягких, вдохновлявших людей на защиту ценностей и идеалов славного прошлого державной и религиозно неравнодушной Франции, все в совокупности, и перо и оружие, способствовало тому, что Пеги у себя на родине постепенно вырастал из простой литературной знаменитости и из одного из героев войны, хотя и причисленного к кавалерам Ордена Почетного Легиона, в фигуру большего масштаба. Позже единомышленники увидели в нем нового Ноя, настойчиво воссоздававшего ковчег национальной культуры среди беспечности «прекрасной эпохи» и безответственности социалистического пацифизма. Общественная деятельность поэта и мыслителя и напряженная патетика его творчества вместе составляют убедительное единство слова и дела, речи и подвига, которое во Франции и везде, где переводят и изучают сочинения Пеги, считается не страницей только, пусть и яркой, истории литературы, но живым явлением культуры, продолжающимся фактором ее развития.
Такова судьба не сданных в архив классиков, и Пеги, рассуждавший об участи авторов, не услышанных, не замеченных по смерти или о живущих и по отшествии из этого мира, не желал себе самому забвения в грядущем, задумывался о судьбе своих трудов. Будущее оказалось в целом благосклонным к нему: он и в начале XXI века переиздается, изучается и даже буквально расширяет круг своего жизненного пространства – по-прежнему переводится и читается в США и Италии, Германии и Японии, а среди некоторых новых для себя стран открывает и Россию. В эссе «Параллельные просители» (1905 г.), отстаивая необходимость сохранения классической греческой поэзии в системе преподавания словесности во французской школе, Пеги писал: «Поэт, хранимый в рукописи, неведомый, непрочитанный и, может быть, неудобочитаемый, в каком-нибудь забытом монастыре все же не считался поэтом забытым или мертвым. Неизвестный благочестивый монах, заслуживающий нашей вечной признательности, мог оберегать рукопись, переписывать ее, передать ее нам, наконец. И поэт не умирал, он жил для будущего человечества. Поэт признанный, понятый, классифицированный, каталогизированный, пребывающий на полках этой бесплодной библиотеки Эколь Нормаль[14], но уже нигде в другом месте, не спрятанный в каком-либо сердце, это мертвый поэт»[15].
В аннотации к недавно вышедшему во Франции сборнику «Шарль Пеги, писатель и политик» говорится: «Спустя более века после начала издания «Двухнедельных тетрадей»[16] Пеги все еще не имеет своего места в кругу великих французских художников слова. Его творчество, слишком мало изученное, объединяющее поэзию и прозу классические и новаторские одновременно, связывает собой век XIX-й и XX-й. Политическая мысль Пеги одно время вызывала чувство неловкости, считалась невразумительной: исследования, включенные в настоящий сборник, обнаруживают