и неуверенный в себе, черпал ум, жизненную силу, красноречие и твердость в поступках. Он вбил себе в голову, что Вильерс есть венец творения, и ничто не могло заставить его отказаться от этого убеждения буквально до последнего дня его жизни.
Молодые люди странным образом дополняли друг друга. С одной стороны, у них были одинаковые вкусы, оба любили охоту, физические упражнения, верховую езду, поэзию, музыку и, прежде всего, живопись. Карл буквально смотрел Джорджу в рот как пророку, обожал его как героя. Вильерсу же нравилось оказывать меланхоличному и боязливому юноше горячее покровительство, как это делал для него король. Он часто поддерживал перед королем желания принца, точно так же, как и становился на сторону королевы в ее требованиях.
Сохранилась короткая записка Карла, из которой становится ясно, что Джордж также содействовал его первым галантным похождениям. Тем не менее Карл заслужил уважение своим целомудренным поведением. Факт остается фактом: в документах не удалось найти никаких сведений о любовных приключениях обоих, хотя Джордж явно кружил головы дамам и, по свидетельствам современников, «ни его сдержанность, ни его умеренность отнюдь не заслуживают похвалы». Однако все его похождения облачены в покров тайны, не проскользнуло ни одного имени. До современников дошли только отзвуки тех скандальных шалостей, когда он буквально не знал удержу.
Таким образом, в двадцать четыре года граф Бекингем, завоевав полное доверие как короля, так и наследника престола, стал обладателем могущества, которого доселе не удалось добиться ни одному фавориту. Ему повиновались королева, князья церкви, министры, сановники. Казалось бы, непоколебимое могущество клана Говардов было существенно подорвано. Бекингем настолько уверовал в ниспосланный ему поистине божественный дар привлекать на свою сторону людей, что пришел к заключению: для него не существует ничего невозможного. Все давалось ему с легкостью, и такие вещи, как упорство в достижении цели, тяжкий повседневный труд на благо воплощения задуманного в жизнь, были ему чужды и непонятны. Он жаждал громкой славы и славы единственно для себя. Историки говорят о несомненном образце ярко выраженного политического нарциссизма.
Тем не менее этот эгоцентрист был, как нам известно, не чужд простых человеческих чувств и привязанностей. Он обожал свою семью, и эта страсть приняла весьма пагубный характер для окружающих. Вильерс укоренил при дворе весь многочисленный выводок родни, во главе которого стояла его мать, Мэри Бомон. Вместе с ней там появились два ее других сына, дочь, внуки и целая рать племянников и кузенов. На них также золотым дождем посыпались должности, титулы, приданые, выгодные брачные союзы. Вильерсы уподобились второй королевской семье. Злые языки утверждали, что, потакая их вкусам, двор был вынужден отказаться от французских танцев и перейти на деревенские пляски (вспомним пресловутые контрдансы, экосезы и англезы[8], быстро просочившиеся