его рядом с собою. – Э, да каким же ты молодцом и красавцем вышел!
Он быстрым привычным глазом окинул молодого человека и остался доволен первым впечатлением: «Он хорош собою, прекрасно одет, хоть и из деревни, умеет подойти, знает, как держать руки, – посмотрим, что будет дальше…»
Сергей передал поклон матери, благодарил за участие, одним словом, исполнил все то, чего требовали приличия. Лев Александрович сделал несколько вопросов относительно кончины своего друга, вздохнул, крепко пожал руку Сергея, но сейчас же переменил разговор. Он не хотел расстраивать ни себя, ни своего молодого родственника печальными воспоминаниями.
– А помнишь, любезный друг, как ты чуть не со слезами уверял меня в Горбатовском, что мы никогда не увидимся с тобою в Петербурге? Увиделись вот, и не долее как через час я доложу о твоем приезде императрице. Легко может статься, что на сих же днях она пожелает тебя видеть.
Он заметил быстро мелькнувшее волнение на лице Сергея.
– Что, любезнейший, аль жутко? Ну, тут нужно взять храбрость в руки, всю деревенскую дикость, как зуб больной, надо зараз с корнем вон! Страшновата операция, да ведь миг один – и потом ничего не осталось. Так и с тобою будет. Императрица может страх нагонять только на тех, кто не видел ее. Но все же тебе следует наблюсти за собою, нужно ей понравиться.
– Понравиться? – слабо улыбнувшись, сказал Сергей. – Об этом уж лучше я и думать не стану, ибо чувствую, что если стану думать, то, кроме худого, для меня ничего не выйдет. Я роли играть не умею… уж вот каков есть, а гожусь ли во дворец – того не знаю!
– Увидим, дружок, и, конечно, никакой роли брать на себя тебе не след. Ты или сам поймешь, как надо держать себя, или… никто тебя не научит. Умение жить – это такая наука, которую проходят самоучкой… Ну а что твой Рено? Так ведь, кажется?.. Он с тобой?
– Да, мы приехали вместе.
– Помнится, ведь он философ?.. Ах, эти французы-философы! Дофилософствовались-таки до революции… чай, слышал… знаешь, что у них там происходит?! Вот и мы когда-то изучали Руссо да Вольтера, только теперь это давно бросили!..
– Дядюшка, – живо перебил Сергей, – ведь всему свету известно, что государыня в переписке со многими знаменитыми учеными Европы… ее дружба с Вольтером, Дидро…
– Тише, стой, дружок! – улыбаясь, остановил его Нарышкин. – Я тебе советую при представлении государыне заговорить с нею об ее дружбе с Вольтером и Дидро, ты увидишь, как приятно ей вспомнить об этой дружбе!.. Нет, Сережа, то были, так сказать, грехи молодости, в которых пришлось покаяться. То были мечтания, а жизнь показала другое. Философы привели Францию на край гибели, и наша мудрая монархиня не может желать того же для России. Философы забыты – да и бог с ними. Мы должны думать о благе нашего отечества, о его величии. Государыня так высоко поставила русскую державу, перед которой трепещет вся Европа! Ныне снова вострубила слава русского оружия – пал Очаков…
– Да, дядюшка, и я, подобно каждому русскому, возликовал душевно, узнав о сей победе. Но военная слава, внешнее могущество государства – достаточно ли сего для народного