в бар за сумками. Груша, собственно говоря, была в отпуске, но желание подзаработать не покидало ее даже на отдыхе.
– Ты чего на него? – спросила Васса подругу, пока они шли к причалу. Васса следила, чтоб расстояние между Овчаркой и мужиком, который шел впереди, было не менее двадцати шагов.
– Этот мудак – мой папаша, – буркнула Овчарка, – Васса, я не могу просто, честное слово! Подходит, будто мы вчера только виделись. «Как ты, как мама», – спрашивает. «Твоими стараниями». Он ведь, козел, в суд липовую бумажку принес, что у него зарплата три рубля, лишь бы ничего не платить. Лыбится, стоит, как будто так и надо. Ты меня знаешь, я даже букашку зря не раздавлю, потому что она тоже жить хочет. Мне, говорит, так надоела эта заграница, там Куршевели разные. Так я, говорит, жену свою с сыном Павликом в Италию на месяц отправил, а сам сюда, на отечественную природу посмотреть захотелось. Тут я уж не выдержала. На месте этого Павлика должна я быть! Он роскошествовал тринадцать лет. Мне хрен! У него все! А у меня только мать с нервами, которые муженек этот ей издергал!
– Вот тебе и приехали на остров, – выдохнула Васса, пересчитывая деньги на билет.
– Ничего, я даже рада, – сказала Овчарка, доставая бумажник, – если и не урою его, то все равно он у меня наплачется. Я ему такое устрою, что он будет отсюда бежать и кричать, что забыл, как маму зовут. Такого пинка наподдам, что будет лететь, свистеть и радоваться.
– Мы ведь отдыхать едем, – робко напомнила ей Васса, – нервы подлечить.
– Вот это и будет отдых самый лучший. Если я пойму, что он меня после острова этого вовек не забудет, меня это так зарядит, что я смогу еще два года подряд без единого отпуска сочинять дурацкие советы, вот увидишь.
Они взошли по трапу последними. Овчарка оглянулась и увидела, что Шуры Каретной на дебаркадере не было. Наверное, она села на катер одной из первых. Овчарка заметила, что Шура смотрела на драку с интересом и словно ободряла Овчарку взглядом. Зато отец Панкратий глядел на рукоприкладство с явным осуждением и отвращением. Когда Овчарка увидела священника впервые, ей даже пришло на ум переодеться паломницей, найти какой-нибудь повод, чтобы с ним поговорить, и постепенно влюбить его в себя. Теперь после драки он наверняка накрепко запомнил ее лицо. «Да и глупо это – быть плохой и притворяться хорошей. Это еще хуже, чем просто быть плохой», – думала Овчарка. Ее только сейчас перестало трясти от злости после разговора с папашей.
Когда «Святитель Николай» отошел от причала, Овчарка окончательно вернула себе душевное равновесие. Она даже помогла двоим матросам выбирать якорь, держась за краешек лебедочной ручки. Овчарка никогда не думала, что это такое трудное и долгое дело. Потом она разговорилась с одним из моряков. Пассажиры побросали вещи на палубе и оглядывали берега. Женщина с обесцвеченными волосами достала камеру, а отец Овчарки не отнимал бинокля от глаз. Переваливаясь с боку на бок, катер выходил на глубоководье. Вышло солнце. Опершись о металлические перила, Овчарка разговаривала на носу с