тратте снаряды. А так как официально подписано очередное перемирие и вдоль фронта шастают белые джипы наблюдателей ООН, то можно будет обвинить сербов в нарушении соглашения. Но мы на эту удочку не ловимся: с сербской земли надо срочно выметать не эту тряпку, а тех, кто её поставил.
Холод – второй наш злейший враг. Он пробирает меня до костей, до печёнок. Главное – ноги, они как будто закованы в ледяной панцирь: у меня нет теплых носков. Вообще в борьбе с холодом я оснащён значительно слабее, чем мои сербские товарищи, чьи семьи рядом, в Поповом поле, ютятся у родственников. Поэтому у парней шерстяные вязаные носки и такие же свитера. А моя семья далеко, да и не умеют ни мать, ни жена, исконные горожанки, вязать. Но это с одной стороны. А с другой – я потомственный житель заснеженных русских равнин, где пурга и мороз также привычны, как здесь зелёный лук на грядках в ноябре. Конечно, это не значит, что мне теплее, ведь температура человеческого тела одинакова и в Адриатике, и на Волге. Но должны же срабатывать какие-то гены! Гены срабатывают, и я выдерживаю положенное время, затем кубарем скатываюсь к костру, мигом скидываю ботинки и протягиваю озябшие ноги чуть не в пламя.
– У тебя, что, нет теплых носков, – удивляются парни, – что же ты молчал, так и без ног остаться можно.
– Как молчал! Я старшине всю плешь проел, а он: нету, позднее будут.
– Мы тебе принесём. (К следующему дежурству принесли две пары.)
Костёр – основа нашего существования, посему заготовка дров – главное наше занятие. Милан и Радо берут двуручную пилу, а мы с
Сречко отправляемся по хворост. Разумеется, вокруг всё уже подобрано и спилено (кстати, неосмотрительно: теперь ветер гуляет во все стороны). Мы спускаемся дальше и приступаем к заготовке дров. Занятие это греет не хуже костра, у которого через некоторое время вырастает громада дров и радует душу.
Мы сидим, балдеем, поворачиваясь к огню то лицом, то спиной.
Переговариваемся, смеёмся. Обращаясь ко мне сербы постоянно вставляют в речь русские слова, выученные в школе (в сербских школах основной иностранный язык – русский). Поступают они так не потому, что я не понимаю их язык (я уже понимаю достаточно), а чтоб лишний раз подчеркнуть свою приязнь ко мне, русскому человеку, ко всем русским, к России.
– Сибир! – восклицают они, ёжась от холода, и я соглашаюсь, мол,
да, маленькая Сибирь.
Звучит транзистор – в далёком тёплом Белграде женщина поёт про любовь. Небо синее, хрустальное, вершины в снегу…
Фронтовую идиллию нарушает зловещий посвист мины. Разрыв!
И в родниковый горный воздух вползает едкая пороховая гарь. Другая
мина, третья… Разрывы кипят правее. Правее, это значит на «Муне», но так как по птичьему полёту расстояние между нами метров 200, то достаётся и нам. Усташи ещё те артиллеристы…«Муня» у них как кость в горле, она контролирует дорогу и подходы сразу к двум сёлам, поэтому,