на стоявшие в углу напольные часы, которые густым басом отбивали третий час. Герберт поднялся:
– Курт, у меня к тебе просьба. Посмотри отчет по складскому хозяйству за прошлый месяц, ты ведь уже почти специалист по бухучету.
И он проводил внука в библиотеку, которая примыкала к кабинету и была отделена от него двухстворчатой дверью. Он вручил Курту толстую пачку бумаг и вернулся к гостю, оставив дверь приоткрытой. Курт вовсе не был уверен в своих способностях как бухгалтера, тем не менее попытался вникнуть в документы, касающиеся учета прохождения товара через склады, расположенные в Гамбургском филиале компании. Но уже через несколько минут ему стало ясно, что дед имел иные цели, оставив открытой дверь, и бумаги эти – лишь предлог оставить Герберта наедине со своим партнером при том, что ему было нужно, чтобы Курт мог слышать, о чем они с Розенштерном беседуют. Гедалья, конечно, понимал, что его разговор с Гербертом не станет для Курта тайной, но, видимо, обоим так было удобнее говорить о неприятном, не имея перед глазами юношу, чья реакция на услышанное могла их смутить.
– Когда? – Герберт задал вопрос, который был продолжением прежнего разговора.
– В следующий четверг мы с Ионой отплываем на «Albert Ballin» в Нью-Йорк. Рами останется в Берлине еще на месяц, надо закончить кое-какие дела, и ему это по силам.
– Элизабет очень переживает, хотела бы попрощаться с Йоной, я надеялся, что вы приедете вместе.
– Я так и планировал, но после того, – Гедалья достал вторую сигару, долго прикуривал, – ты помнишь, что творили штурмовики и особенно эсэсовцы первого апреля? Они встали у дверей нашего банка и орали на всю улицу о том, что этот банк еврейский. Наклеили на стекла желтые шестиконечные звезды. Но особенно отвратительно они вели себя возле нашего магазина с яхтенным инвентарем, что у входа на верфь. Такое пастельное место, берег Эльбы, весна, птички поют, и Йона оказалась там именно тем утром. С тех пор не выходит из дома, ждет отплытия, ни с кем не хочет общаться. Вы должны извинить ее, она очень любит Элизабет и тебя, но ей кажется, что она унижена и может вызывать только жалость, или, еще хуже, брезгливость окружающих. Знаешь, что она мне сказала в тот день вечером за столом? «Если бы я решилась взять винтовку и застрелить нескольких из тех скотов, тогда я не чувствовала бы себя так мерзко!» И когда я объяснил ей, что толпа растерзала бы тебя в тот же миг, как только ты подняла бы ствол этой винтовки, она ответила мне:
– Гедалья, может быть, это лучший выход – умереть так, хватит с нас безответных погромов!
– Это все ужасно, мой друг, но я уверен, немцы не станут безучастно смотреть на этот разгул черни. Эта волна пройдет. Гитлеру нужно некоторое время для того, чтобы восстановить порядок и запустить маховик экономического развития. Страсти сойдут на нет и все успокоится.
– Герберт, я младше вас, но ненамного, так что позволю себе вам возразить. Во-первых, в рядах НСДПА далеко не только чернь. Там полно врачей, учителей, и прочих писателей и артистов. Во-вторых, похоже на то, что