сваям штормы снятся,
И чайки стонут на беду.
Мне тяжко с морем расставаться.
Авось, к нему еще приду!..
Мой долгий путь еще не начат.
Бегут, бегут мгновенья прочь.
Волна ревет – а это значит,
Что будет штормовая ночь.
Пусть хватит сил мне без обмана
Взглянуть в лицо своей судьбы.
Пусть для меня цветут багряно
Цвета надежды и борьбы!
Вечер
Выпь в болоте ухает протяжно,
Меркнет свет ромашковых полян.
Дышит лес и сумрачно и влажно,
К горлу подбирается туман.
Что я должен городу и миру,
Что ему с лихвою возверну?
Что еще мою встревожит лиру,
Трогая звенящую струну?
Пахнет медом, грешною гречихой,
Нет пространству края и конца,
И ложится на дорогу тихо
Медленная звездная пыльца.
Гармония
В природе, как в клавиатуре,
В железном распорядке гамм
До времени уснули бури,
И плеск реки, и птичий гам.
Их может пробудить лишь гений,
Являя нам простую суть,
Чтобы гармонию явлений
Фальшивой нотой не спугнуть.
Поэт и царь
Отмечено не нами встарь –
Извивы времени коварны.
Но что б там ни было – полярны
Певец и князь, поэт и царь.
Самодержавный попугай,
К поэту злобой пламенея,
Его, едва не из Лицея,
Швыряет в ссылку, в чуждый край.
Вольнолюбивая строка
Острее тайного оружья.
Степей молдавских полукружья
Шагами меряет тоска.
По трактам тягостным летят
Доносы в Третье отделенье,
И Дубельт им дает движенье
И строит козней длинный ряд.
Скользит, скользит судьбины нить,
С другой сплетается при этом.
Но никогда не примирить
Певца с царем, царя с поэтом.
Из вороненого ствола
Дохнула стынущая мгла.
Как сгусток ненависти, смерть
Вломилась в Пушкина незряче.
И долго осыпалась твердь
В сугроб у Комендантской дачи.
На белый снег упал поэт,
Стал для России день тот черным.
Но и погибнув, много лет
Он оставался поднадзорным.
2.45… Последний миг –
И гаснет как свеча страданье.
Еще предсмертное дыханье
Не заблудилось среди книг,
Еще жена от слез слепа
И дышит Петербург морозно,
Еще растерянно и грозно
На Мойку движется толпа,
Еще бессмертие грядет
Своей дорогою неторной,
И вихрь никак не заметет
Кровавый след у речки Черной…
Хлеб царский Дубельт ест не зря –
Начканц, исполненный отваги.
Служебным рвением горя,
Он нумерует все бумаги.
Клеймит, клеймит листы рука,
Важнее нет на свете дела,
Чтоб только ни одна строка
К