к равнодушной, холодной стене, перевела дыхание.
В пустом фойе звенела черная тишина, лишь слегка разбавленная глухо доносящейся музыкой; гардеробщица читала книжку, укрывшись под маленькой золотой лампой в затхлой темноте, дышащей спертой сыростью чужих сапог. Надя брезгливо, двумя пальцами, подала ей номерок – ничего не спросив, та ревматически зашаркала в мрачных ущельях между вешалок и через минуту положила перед Надей нечто тяжелое, блеснувшее под слабым светом желтыми звездами и снежно белым диском фуражки. – Да не то, не то… – сдерживая неизвестно откуда подступившую тошноту, махнула руками Надя. – Там еще есть… Пальто бордовое. Желтая вязаная шапка. И еще портфель. Гардеробщица недовольно брюзжала, опять сердито роясь впотьмах, потом со всей тяжестью невыразимой злости обрушила вещи на барьер – дергаясь в узлах вдруг перепутавшихся рукавов, Надя поспешно натянула пальто, схватила портфель и шапку. – Вы куда?! – тяжело и непонимающе выдохнул внезапно возникший из мрака военный. – Вы что?! В общем… – Я… я не могу… – выдавила Надя. – Спасибо, я ухожу. Я… Да, вот еще! Спохватившись наконец, она рванула портфель, лихорадочно перерыла его темные недра и на счастье быстро выудила кошелек. – Вот вам… За шампанское и буше… Она расщелкнула вечно заедающий замок и охнула, увидев, что там нет ни одной купюры, а лишь тяжело пересыпается разномастная металлическая мелочь. – Вот! – он цапнула горячую руку военного, грубым рывком повернула к себе ладонь и ссыпала туда все разом. – Вот… Возьмите. Все, что есть. Медные полтинники и гривенники веселыми лягушатами звонко запрыгали по кафелю, пролившись из его дрогнувшей пясти – он тупо смотрел то на звенящие под ногами монеты, то на свою руку.
Не глядя на него, Надя метнулась к выходу, всем телом навалилась на замерзшую в ожидании нескорого конца дверь и охнула, приняв дрожащей грудью нежданно острую струю ночного воздуха, рванувшегося навстречу с темной улицы.
Посреди мостовой торчала мирная громада трамвая – услышав несущийся оттуда глухой голос водителя, хрипло оповещавший о следующей остановке, Надя лихорадочно рванулась к нему, холодея сердцем, увернулась от летящих наперерез воспаленных фар, слыша за спиной длинный и нервный визг тормозов; из последних сил вспрыгнула на скользкую подножку, рывком подтянулась на поручне и, не имея больше запаса сил, упала в продавленное сиденье, оказавшееся пустым у самой двери. Створки вздохнули, захлопываясь хряско и серьезно, отрубая наконец беспечно залитый огнем подъезд театра и возникшую у дверей темную фигуру военного, и еще что-то страшное и порочное, только что грозившее задушить ее обвалом внезапных темных чувств – но все-таки в самый последний миг оставшееся позади.
Без денег осталась, – равнодушно отметила Надя, провожая взглядом черную громаду Никольского собора, что поворачивалась на месте, медленно отползая за спасительно темным окном. – Вот возьмут, проверят билеты, и оштрафуют, а денег все равно нет – ссадят, отправят в милицию, составят