Рита…
От-ставить! – резко пресек он себя. – Отставить мысли! Риты нет. Сейчас нет. И Ленки тоже. Никого нет. Никого и ничего. Сейчас есть только рулежка. А потом взлет. – А вот я застал, – неторопливо продолжал Владимир Геннадьевич, и Дугарев боковым зрением видел, как шевелятся в такт словам его толстые запорожские усы. – На Ржевке еще, когда мы на "Ил-четырнадцатом" ходили. – А кем? – подал голос из своей норы штурман Юра. – Тоже вторым пилотом? – Зачем вторым? – привычно и миролюбиво, не отвечая на легкую издевку, ответил тот– На "четырнадцатом" я командиром летал. – А я думал, что правоведы… – Отставить посторонние разговоры во время руления! – полушутя, но достаточно твердо оборвал его Дугарев. Юра обиженно смолк, затихнув в глубине блистера, откуда в кабину сполохами влетали отблески проползающих мимо огней.
По-солдафонски рыкнул, – тут же укорил себя Дугарев, напряженно ведя машину вдоль сияющего фасада аэровокзала. – Но что делать? Как иначе? Самописец службу несет, и если – не дай бог, тьфу-тьфу-тьфу, три раза по деревяшке… Если сейчас какой-нибудь багажник, которому вечно некогда, подрежет мне хвост и заденет обшивку, то прослушав запись, обвинят прежде всего меня. Командира, попустительствующего внеслужебным разговорам при сложной эволюции на земле. – У Челябинска фронт, – как ни в чем не бывало, сообщил Юра по внутренней связи. Значит, не обиделся, – подумал Дугарев, выворачивая с перрона на рулежную дорожку. – Понимает, стало быть, что напрасно к старику Геннадьичу цепляется. Хоть и удержаться по молодости не в силах.
Рулежка тянулась вдоль границы порта: в сотне метров справа за голой полоской низкостриженного кустарника, напоминавшего узкие нервные усики бортача Олега, бежала подъездная автострада. Навстречу мчались машины и автобусы – их огни приближались и тут же ускользали прочь, за чернеющий в боковом стекле толстоусый профиль второго пилота.
До конца рулежной дорожки оставалось совсем немного. Перед машиной лежали последние метры земли. Ругая себя за вечное, неисправимое мальчишество, Дугарев не мог подавить ощущение тугой пружины восторга, привычно сжимающейся внутри него с каждым оборотом не видимых из кабины колес шасси.
Узкая дорожка кончилась, подведя к повороту – впереди светлело заснеженное и еще даже не подтаявшее поле, окаймляющее зону отчуждения. Развернув машину носом к полосе, Дугарев прижал тормоза, не убирая газ. – Шестьдесят пять-двести двенадцать на промежуточном, – проговорил он в дрожащий у подбородка микрофон. – Готов к исполнительному. – Двести двенадцатому – ждать! – скомандовал голос в наушниках. – Повторяю – ждать. – Понял, ждать, – ответил Дугарев и, сбросив газ, слегка расслабился в кресле.
Голос диспетчера был женский, и он его сразу узнал На стартовом пункте сегодня дежурила Анна Трофимовна – единственная во всей службе движения женщина, работающая по полноценному мужскому графику. "Диспетчерская мама", – так звали ее в порту. Об Анне Трофимовне ходили легенды. Рассказывали, например, что однажды