Началу полосы и началу всего, ради чего только и стоило жить.
Душа Дугарева кипела, распираемая предвкушением взлета. Сколько лет миновало с того дня, когда впервые ощутил он под ладонями налившийся упругой силой штурвал аэроклубовской спарки! Сколько раз с тех пор взлетал и садился, и дожил до тридцати шести лет, и сам придвинулся к рубежу – но нет, не притуплялся, а становился лишь все желаннее тот яростный светлый восторг, который охватывал его всякий раз, когда легким движением ног выталкивал он многотонную машину на исполнительный. В эти самые-самые последние секунды, внешне спокойный согласно рабочей обстановке, Дугарев чувствовал внутри головокружительное ожидание взлета и острое, ни с чем не сравнимое счастье. И радость от сознания, что правильно избрал свой жизненный эшелон. Что делает сейчас единственное достойное, предназначенное для него дело. Никому-никому не признавался он в этих вспышках мальчишеского счастья. Никому – даже…
Отставить! – вмешался незримый жесткий контролер. – Все мысли – до эшелона десять тысяч!
Развернувшись на месте, Дугарев точно выровнял машину по оси полосы, уходящей вдаль фиолетовым пунктиром разметки. Фонари сближались, убегая прочь, а совсем далеко сливались с темным, низко нависшим небесным куполом, отчеркнутым лишь светящейся полоской боковых ограничительных огней.
Сейчас, еще несколько последних секунд… – Рули? – задал положенный вопрос Владимир Геннадьевич. – Свободны, – бесстрастно ответил Дугарев, покачав колонкой и надавив на педали.
Он поудобнее устроился в кресле, надежно вдавив свое негрузное тело в кожаное углубление спинки, крепче взял уже нагревшиеся рогульки штурвала. – Красный сигнал? – Не горит, – спокойно ответил Олег, с высоты своего перекидного сиденья наблюдающий за обстановкой на приборных досках. – Шестьдесят пять-двести двенадцать к взлету готов, – кашлянув, чтоб подавить невольно прорезающуюся мальчишескую хрипотцу, сообщил Дугарев. – Двести двенадцатый, взлет разрешаю, – отозвалась Анна Трофимовна и неожиданно добавила не по уставу: – Счастливого пути, Николай Степаныч! – Спасибо, – коротко сказал он; ему было приятно, что диспетчерская мама узнала его по голосу. Самолет молчал, ожидая решительных действий. – Вывести двигатели на взлетную мощность! – скомандовал Дугарев, крепкоприжав педали колесного тормоза: он никогда не пижонил, идя на разбег с места. – Есть двигатели на взлетную мощность! – ответил Владимир Геннадьевич и передвинул рычаги секторов газа со своей стороны почти до упора вперед. Тугое пламя, спрятанное в недрах турбин, раскручивалось, как невидимая пружина. Огненный грохот ворвался в плотно задраенную кабину. Вздрогнули, секундно отозвавшись ошалелой вибрацией, стрелки и циферблаты. Звук нарастал, поднимаясь до тонкого, почти стеклянного звона. Напряженно замерший самолет трясся всем корпусом – казалось, еще немного, и он рванется юзом по полосе, сжигая шины на застопоренных