«набрушился» на четырехгранный штырь, который имел плохо заточенное острие, но тем не менее как-то воткнулся ему в шею…
А теперь кто мне объяснит, каким боком тут может поместиться располосованное горло, на которое указала в своем описании мертвого тела Дмитрия следственная комиссия?!
Сюда же, в разряд загадочного, я вписал необъяснимое исчезновение церковного сторожа Максима Огурцова, который – вот совпадение! – оказался на колокольне во время последнего припадка царевича и сразу, увидев происходящее на дворе царевича, ударил в набат, а после бесследно исчез, причем в ту же ночь.
Испугался? Не клеится. Город оставался во власти Нагих, и за эдакую инициативу он мог рассчитывать не только на устную благодарность, но и на денежное вознаграждение.
Словом, загадок хватало, а вот ответов на них…
Получалось, удалось выяснить многое, но прояснить – ничего.
Жаль, но выходило, что я не справился. Однако опрашивать больше было некого, и я собрался уезжать.
Отъезд я решил назначить на завтрашнее утро, но тут вспомнил про опрометчиво данное обещание – зайти проститься с Густавом. А раз зайду, то быстро уйти не получится, поэтому придется перенести свой выезд на послезавтра – ну куда с бодуна вставать в шесть утра?
Можно было бы, конечно, проигнорировать обещание, хотя и нехорошо, но это был не просто Густав, а шведский принц, королевская кровь, так что нехорошо получалось вдвойне.
«Все-таки везет этому городу на царских сыновей. Вначале Дмитрий, теперь этот швед», – думал я, неторопливо шествуя к парадному красному крыльцу и продолжая пребывать в размышлениях, как бы половчее увильнуть от навязчивых предложений принца.
Со старшим сыном шведского короля Эрика XIV[23] я познакомился в первый день приезда. А как же иначе, коль место жительства нам было определено в бывших хоромах несчастного угличского царевича, где и проживал Густав.
Тот поначалу принял меня настороженно, решив, что царь прислал еще одного тюремщика-пристава по его душу.
Но после того как он прочел грамоту Годунова, в которой прямо говорилось: «…досмотря подлинно, отписать, в коем месте и который чудотворец какими чудесы от бога просвещен…», а про него ни единого словечка, и понял, что я приехал совсем по иному делу, не имеющему к нему никакого касательства, радушно распростер свои объятия и потащил меня на ужин.
Оказался он гостеприимен и хлебосолен, словно не швед, а исконно русский человек, и не отцепился от меня, пока я не согласился выпить с ним за встречу.
– По одному кубку, не больше, – сразу предупредил я, – а то дел о-го-го! – И красноречиво чиркнул себя по шее ребром ладони.
Я бы вообще не согласился, но взыграло любопытство. До сего времени мне как-то не доводилось пить с особами королевской крови, да и царской тоже – Борис Федорович выдерживал «сухой закон» не только в Думной келье, но и на торжественных пирах-застольях.
Про его сынишку, во всем берущего пример с отца, вообще молчу.
Вот и получалось,