возможность затеять беседу, тем более когда почин ей делает сам хозяин, – дело святое.
А если человек робел, вступал «в бой» Игнашка. На худой конец оставалась исповедь – не все отцу Кириллу пьянствовать.
Честно говоря, когда я все выяснил, то еще на обратном пути в Москву призадумался: «А зачем мне вообще это понадобилось?»
Дело прошлое, причем весьма и весьма. Сама Ксения, то есть жена Федора Никитича, скорее всего, прекрасно осведомлена о темных делишках своего мужа.
Ну разве что ей неизвестно о его голубизне по молодости, но все равно толку мало, поскольку шантажировать этим старца Филарета ныне не имеет смысла – он ведь монах, потому жить с ней все равно не будет, ибо не положено.
Ответ пришел не сразу – чуть погодя, когда вдали уже показались высокие купола собора Андроникова монастыря, первым встречающего всех, кто едет в Москву по Ярославской дороге, а следом за ним блеснули, заиграли под январским солнцем и прочие московские храмы.
Отрепьев – вот в чем все дело. Правда, по собранным мною сведениям, фамилия звучала иначе – Смирной-Отрепьев, но все равно слишком схоже. Уж больно странно получалось. Выходит, их двое, и оба Юрии. А ведь есть еще третий, который Григорий и с фамилией без приставки Смирной.
И если действительно один из них самозванец, то который?
А дальше я додумать не успел – отвлек отец Антоний, которого мы, следуя через Климянтино, забрали на обратном пути в Москву.
– Слава тебе господи, добрались! – радостно перекрестился отец Антоний.
Я еще раз посмотрел на купола, и… мне тоже захотелось перекреститься. Не из чувства веры, а по той же причине – и правда приехали.
Хоть я и не считал себя москвичом, но за долгие месяцы проживания тут успел как-то сродниться с этим небольшим по меркам двадцать первого века городишком.
«Это сколько же я тут?» – подумал я и только сейчас, после подсчета, понял, что прошел целый год моего пребывания здесь.
С ума сойти!
А сколько ждет впереди таких вот лет – неведомо, поскольку никто не знает, что ему на роду написано. Как там говорится? Сколько есть – все мои?
Вот-вот.
И почему-то в этот миг стало грустно, поскольку подспудное чувство говорило, что этот минувший год, пожалуй, будет мною вспоминаться как один из наиболее тихих в моей жизни.
Во всяком случае, в ближайшие несколько лет.
Даже учитывая все приключения, которые довелось испытать.
Хотя если прикинуть, то у меня их в этом году с лихвой.
То чуть не замерз, потом чуть не съели, затем чуть не посадили, а после чуть не убили голицынские холопы. А если бы промедлил с оказанием первой помощи Борису Годунову, то, скорее всего, казнили бы, причем принародно.
Куда ж больше-то?
Ан нет, вещует сердце, подсказывает, что это все даже не цветочки, а так – почки набухшие.
Честно говоря, не представляю, куда бежать, когда дойдет до ягодок…
Но долго грустить у меня не получилось. Спустя пару часов наши сани въехали на московские