мне, – глухим, бесцветным голосом произнес царь. – Побил сей самозванец мои полки. Вчистую побил. Набольшего воеводу и… набольшего дурня мово, князя Мстиславского, ранило тяжко, стяг отняли. Хорошо хоть, что не бежали, а отступили – и на том спасибо.
«Вот тебе и победа под Добрыничами», – в замешательстве подумал я.
Неужто мне и впрямь удалось столько всего изменить своим присутствием в этом мире, что пошло эдакое несоответствие прежней истории?! Да быть того не может!
Я и в последствия, получившиеся из-за раздавленной бабочки, что в рассказе Брэдбери[35], никогда не верил, а тут… Это что же получается? Эффект Россошанского? Хотя нет, если вспомнить самое-самое начало, тогда уж «эффект стрекозы».
– Вот и поведай, чем он людишек берет, – вывел меня из задумчивости голос Годунова.
– Это и впрямь опасный человек, государь. Он действительно верит в то, что говорит, потому и все прочие верят ему, – медленно произнес я.
– Да неужто они не зрят, что он не Дмитрий?! Или?.. – Он осекся, испуганно уставившись на меня. – А может, ты мне не все поведал, дабы боли излиха не причинить?
– Все как на духу, государь. И он – не Дмитрий, – твердо заверил я, не сводя глаз с Бориса Федоровича, схватившегося за сердце.
Маленький альбинос Архипушка встревоженно уставился на своего любимого хозяина. Мальчик, потерявший от внезапного испуга в глубоком детстве дар речи и по необъяснимой прихоти царя обласканный им, ставший своего рода безмолвным государевым собеседником, в моменты таких приступов всегда не на шутку пугался за обожаемого благодетеля.
Вот и сейчас увиденное не понравилось Архипушке настолько, что он нахмурился и требовательно посмотрел на меня.
Я спохватился и, даже не спрашивая разрешения, властно взял безжизненно свисающую левую руку царя, принявшись старательно массировать ноготь мизинца, приговаривая при этом:
– Не Дмитрий, не Дмитрий, не Дмитрий…
– А пошто ему верят? – тоном капризного ребенка жалобно откликнулся Годунов.
Я пожал плечами:
– Как правило, большинство людей, не зная истины, в своих суждениях следуют за молвой.
– Но ведь должен быть и какой-то предел! – возмутился царь.
– Человеческая глупость – это единственная вещь в нашем мире, которая пределов не имеет, – вздохнул я. – Увы, государь, но даже самая большая правда бессильна против маленькой лжи, если ложь устраивает всех!
– Как это всех? – не понял Годунов.
– Да так, – вновь пожал плечами я, не прекращая трудиться над царским мизинцем. – Сам посуди. Боярам, и оно тебе прекрасно ведомо, главное, чтоб тебе стало худо. О державе они ж не думают, вот и злорадствуют сейчас втихомолку.
– А прочие?
– Прочие, то есть народ, просто поверили в доброго царя, который принесет ему волю и свободу. Когда жизнь тяжела, в сказки верится легко. На самом деле он, конечно, ничего им не даст, но они-то думают иначе. Вот ты послал войско против него. И оно нужно,