подробное описание ваших злодеяний. Поэтому я открою заседание простым вопросом: вы обвиняетесь в убийстве четырех миллионов людей. Признает ли подсудимый себя виновным?» Обвиняемый задумался на минуту, наморщил лоб, потом перевел глаза на судей и сказал: «Да, господа судьи, я признаю. Однако согласно моему подсчету я уничтожил всего лишь два с половиной миллиона».
– К черту пунктуальность! – сказала Аяла. Лицо ее сделалось бледным, как всегда, когда она действительно волнуется. – Подумай только, сколько раз этот человек убил самого себя, если смог произнести эту фразу.
– Мертвец, – произнесла Рут, потрясенная и подавленная. – Разница в полтора миллиона… Мертвец!
– У меня не хватает сил на это, – простонал я в ответ каждой из них по отдельности.
– Спроси у своего дедушки, – посоветовала Аяла раздраженно, – может, тогда поймешь, наконец, что ты должен сделать.
– Но я ничего не знаю ни о нем, ни о его истории.
– Он был старый человек, который рассказывал нечто этому Найгелю. Вопреки всему он остался в живых. Наци капут, а он выжил. Если ты настаиваешь на том, что тебе требуются факты, вот они – все необходимые факты. Отсюда и далее ты должен писать жертвенно. А не вдумчиво и рассудительно.
Она имела в виду Белую комнату, о которой поведала мне в первую нашу встречу. Я сказал:
– О том, что произошло там, нужно рассказывать, оперируя исключительно сухими фактами. А если нет – у меня вообще нет никакого права касаться этой раны.
Она:
– Нужно писать человеческим языком, Шломик. И это все. Но это очень много. Нужны почти что стихи.
Помнится, я еще пытался спорить:
– Профессор Адорно сказал, что после Освенцима невозможно писать стихи.
– Но в Освенциме находились люди, – произнесла Рут раздельно, со свойственным ей тяжеловесным упорством, – стало быть, стихи возможны. То есть…
– То есть!.. – воскликнула Аяла пылко, и красные точечки выступили на ее круглых щеках, – не совсем стихи, не в рифму или с четким ритмом, но обыкновенной речью двух людей, только это, и пусть будут естественные заминки, толика понимания и смущения, страдания и осторожности. Подумай, как мало!..
Но для этого требовалась в основном смелость, а у меня, разумеется…
Ну, молодец – теперь ты преуспела.
Уже в течение нескольких минут ты пытаешься определить мое точное местонахождение на молу. Я почувствовал, что ты рыщешь там, в темноте, но на мгновение вообразил, что это из-за моего рассказа, который в конце концов тронул твое сердце. Видел, как ты выплескиваешь на бедных обескураженных рыболовов справа и слева от меня полные лохани особо просоленной воды, хранящейся в твоих самых прохладных подвалах, слышал их чертыханья и проклятия – как они кричат друг другу: ну что такое! Что за говенное море сегодня! И не понимал, что на самом деле с тобой происходит, – пока не сообразил…
Но, пойми, твое оружие так смехотворно,