интересно, что с тобой не так.
Мне не ампутировали фантазию в детстве – вот что со мной не так. У кого-то воспаляются гланды, и их удаляют. У кого-то – аппендикс. Но вырезать фантазию почему-то никто не берется.
Я отталкиваю его.
– А с тобой что? Почему ты до сих пор спишь с плюшевым медведем?
Я говорю нарочито громко: Пашка редко ходит по заброшкам сам. Сейчас, должно быть, его друзья прячутся за воротами и думают, что я их не заметил. А я замечаю. Всегда. После того, как Воробей сломал этой твари нос, она не суется на мою территорию без подмоги.
Пашкино лицо вытягивается. Да так стремительно, что скоро из него получится скрутить собачку, как из надувного шарика для моделирования.
– Что ты сказал?
– Ты спишь с плюшевым медведем. Не отмажешься.
Из-за ворот доносится фырканье, и Пашка вдруг начинает хохотать. Корчится, краснеет, будто через секунду выплюнет кишки, вот только в глазах по-прежнему мраморный лед.
– Знаешь, Кирпич, – смех резко обрывается, – я пришел сюда, чтобы сжечь нахрен твое уютное гнездышко. Но когда увидел, как ты вырисовываешь эти дебильные ладони, решил, что, может, не стоит. Что, может, пожалеть тебя. Но ведь никто не жалеет кирпичи. Они из года в год пылятся, замурованные, умершие. Они падают и разбиваются. Ими рисуют на асфальте. И их никто не жалеет. Да-а-а… Какой же я идиот. Каюсь.
Пашка засовывает пальцы в рот и свистит. Четверо мальчишек в ободранных спортивных костюмах мгновенно вырастают за его спиной.
– Бензин не забыли, чуваки? – осведомляется тварь.
Мои органы превращаются в пульсирующий узел. Каждый «чувак» притащил по канистре.
Ворон.
Ворон, очнись.
Швыряй люстры. Круши потолки. Пробей тварям черепа, мне фиолетово. Похорони их в подвале.
Вчера я объяснял дому, какие на вкус жареные орехи, а сегодня он грустит. Сегодня Ворон не проронил ни слова. Я жаловался ему и давился соплями, но он даже не попытался влезть в мою башку. Он без сознания.
Пашка скручивает мне руки. Я пинаю его ногами – бесполезно.
Мальчишки обливают бензином пол и лестницу, поднимаются на второй этаж.
– Ворон, – сквозь зубы лепечу я.
– Что-что? – переспрашивает Пашка.
Я плюю ему в лицо и ударяюсь об что-то виском. Или меня бьют?.. Мир растекается черными кругами.
– Ворон! – чуть громче восклицаю я.
Но Ворон не откликается. Теперь я сомневаюсь, что он бы похлопал меня по плечу.
Дома не спят. Они стареют, когда их предают, рушатся, плачут, но не спят.
Я вспоминаю, о чем говорил Ворон семь лет назад.
Если я когда-нибудь замолчу, не сомневайся: я на море.
– Нет! Валите отсюда! – разоряюсь я, но Пашка только сильнее стискивает мои запястья.
– Мы тебя вылечим, Кирпич. Твоя любовь к домам – нездоровая любовь.
– Твари! Он живой!
Я ненавижу себя за то, что не могу прикончить этих гаденышей. Ненавижу Ворона за то, что он меня бросил. Ненавижу Пашку за то, что он тупой, но считает себя гением.
В полумраке, у лестницы, чиркает спичка. Нет, мне не победить тварей. Проклятый дым обволакивает