бы долго не наша, не русская власть… Оторопь в народе. Сатана помогает насильникам. Он подсказал разделить нас на белых и красных… Разделяй и властвуй… Истинный враг в сторонке. Похохатывает над одураченной чернью… За каким комсомолом бежать? За оглуплённым? Не раскусившим идеи подложного мира, вранья о свободе и братстве?.. Повешаться бы на этой мерзкой вышке – пороху не хватает… Отсырели мы, Есенин, всем общим стадом отсырели. Ни Пугачёвых. Ни Разиных. Ни Сусаниных…»
В тягостном скулеже ветра послышался скрип снега.
– Стой! Кто идёт?
– Проверка каpayла… Спишь, что ли?! – Возмутился Горбонос. – Тебя с вышки можно ножом ссадить.
– Услышал ведь. Окрикнул.
– Поздно. Почти подкрался.
– Спал бы, чикист, сны цветные смотрел.
– В зоне топор нашли. Бдительность – беззвучный удар по врагу. Не замышляет ли чего вшивота?
На топоре не оказалось отпечатков пальцев. Сочли сиё за талант конспиратора. Собрали плотников, возводивших барак. Обойдя ладную фигуру Тимура, Горбонос спросил:
– Твоя игрушка?
– Мой топор дома спит, не шляется по зонам.
– Отцу занёс?
– Ходить с топором на власть – против суховея мочиться.
Чикисту ответ понравился.
– Смотри, гармонист, доиграешься. Твоим же топором волю стешем.
Узнав о беглом допросе сына, чуткая Соломонида переволновалась:
– Тимурка, уезжайте с Прасковьей в Томск. У двоюродной сестры поживете.
– Батю освободят – уедем.
От напряжения, пережитого в зоне, почти зажившая рана от стрелы напомнила о себе затяжным нытьём. Сгруппировалась боль, выходила фонтанчиками.
Дыша на рубец, Прасковья дотрагивалась до него пуховыми губами, целовала. По телу Тимура пробегала ознобно-томительная дрожь.
– Не щекочи…
Радовалась Соломонида воркованию молодых. Она видела необделённую любовь, так не похожую на свои соломенные чувства. Одна обыдёнщина.
Не разрешили Тимуру повидаться с отцом. Не помогло заступничество Горелова. Сергей буквочки г/б – государственная безопасность – окрестил гибелью. Мрачнел день ото дня. Душа окатывалась кровью при виде полного поражения совести и чести сотрудников НКВД. Органы умели наводить слепоту на сердца, вверенные присяге. Лейтенант г/б догадывался: не он один ходит прозревшим. Не откровенничал ни с кем, боясь доноса. Раскулаченный отец не должен быть под подозрением. Сын ужался в чувствах. Даже мысли казались сухими, покоробленными. Особенно опасался стукача Горбоноса, Кувалду и недавно принятого надзирателя Ганьку. От него веяло псиным духом, разило самогонкой, чесноком и самосадом: табачный перегар вытекал ядовитой струёй.
Второй и третий рапорты об уходе из органов возымели на коменданта горькое действие.
– Лейтенант г/б, ты начинаешь раздражать… Побереги отца…
«Запугивать принялся… Служба в зазубринах…»
Комендант часто