пустил судно по морю крови… Мы – матросы слаженной команды – обязаны выполнять приказы вождя и Наркомата… История спишет неведомый грех… или ведомый?.. Не мне разбираться в хитростях грешных политиков…
Косточка нельмы не выковыривалась даже спичкой.
– Не срослась же ты с зубом.
Затяжная злость не проходила. Прибавлялось накипи в душе от напряженного ожидания следственной комиссии из Новосибирска. Особые грехи не тащились за комендантом волоком. Но всё же… Молотилка крутилась исправно, без пробуксовок. Снопы не скапливались, вовремя пускались в обмолот. По главному показателю его похвалит комиссия. А мелочевок у кого нет… Два элемента покончили с собой в камерах. Один сдох от истощения. В пытальне у единоличника сердце разорвалось… слабые отголоски режима…
В плюсы Перхоть занёс добропорядочный поступок: гробовщика-контрреволюционера в гробу похоронили. Сознался на крепком допросе: входил в Российский Общевоинский Союз. Перед расстрелом сам себе гробишко смастерил. Оструганные доски подогнал плотненько, чтобы ямный песок не просочился. Спокойненький такой старичок, тщедушный. Наверно, кроме рубанков, стамесок и молотков ничего серьёзного не держал в руках за протяженную жизнь…
Наконец-то злополучная косточка изгнана с зубной территории. Подержал в пальцах, разглядел пристально:
– Смотри, сука, какая стойкая – как контра на допросах.
Трижды пытался кузнец Селиверстов открутить гайку с болта – раскровянил пальцы. Кандалы заякорили крепко. Расклёпанная паршивцем Ганькой резьба болтов не поддастся сейчас и гаечному ключу.
Зализывая порезы на пальцах, ворчал:
– Вонючая семейка – Фесько. Гниль стволовая. Влипли мы, Тимурка, ох, влипли. Такие вериги носим. Своротили нас злыдни с судьбы. У своих же в плену сидим. И кандалы свои. И решётки-солнышки.
Трудно открывать Тимуру почти беззубый окровавленный рот. Слушает рассудительного отца, смаргивает ресницами – соглашается.
– Ты, сынок, из-за меня кару принимаешь. Догадывался: изверг Фесько не простит жизнь-единоличку… Вот и выпала раскулачка… поздним числом.
Глазницы Тимура в густой синеве. Избитое киянкой тело сын не показывает бате: расстраивать не хочет.
Трусливый надзиратель Ганька боится подходить к кандальникам. Успел прочесть по непримиримым глазам: недоброе замышляют. У бугая глаза – сгустки мести. На бугаёнка страшно смотреть – раскрашен всеми цветами пытальни.
«Скорее надо гадов в расход пускать… чего медлят…»
Многих казарменников гоняют на работы. Подкатывают брёвна к лесопилке. Чистят помойки и нужники. Разгребают снежные завалы. Два бондаря эсеровского толка отправлены в засольню на ремонт бочкотары. Печник-заговорщик прочищает дымоходы.
Палачам спущен приказ: Селиверстовых не пытать. Подлечатся – в кузницу. Колхоз до сих пор коваля толкового не может найти: кто по тюрьмам, кто после коллективизации