каких пор она чистюлей стала?
– Забудь старое.
«Нет, не распахнёт вновь ромашковый халатик недоступная деваха… Смотрит зверьком… да и как не озвереть от окружающего паскудства».
Чикист Горбонос нахмурился, затаился. Зайцем косым позыркивает. Гадает Воробьёв: успел – не успел заложить за служебные прегрешения. В винной дружбе с Ганькой схлестнулся. Самогонничают, похохатывают над вшивой командой приговорённых. Пуля ставит точку последнюю. Свинец обжалованию не подлежит. Дружки смотрятся тузами чёрными, поставленными на беспроигрышный кон.
Золотые зубы давно не мелькают в обезображенных ртах. Зачем зарывать в песок яра золотишко, когда-то с трудом извлечённое из магаданских, иных недр.
Подаренное провидцем золотое кольцо словно прожигает материю и душу. Верно говорил Тюремной Харе расстрелянный волхв: не принесёт удачи отшлифованный временем желтый ободок. На третий день после обладания золотишком Кувалду избили до полусмерти под шум гудящей пилорамы. Прикончили бы гада, да замаячил за сосновыми кряжами вездесущий Ганька Фесько. Мстители собирались швырнуть полутруп на бревнотаску, отправить на окончательный суд вертикальных зубастых пил.
Оклемался палач. Еще сильнее озверел в пытальне.
Татуированный синюшный лик вождя исполосовали заточенным гвоздём. После заросших стянутых шрамов он являл страшный вид уродца. Завели вождёвое дело, искали главаря кощунства. Обречённые стояли нерушимой стеной.
Ничего хорошего не предвещал бунт на корабле. Перхоть ещё яростнее орудовал пальцами в кудлатинах. Чаще стал пробегать по глазным закрылкам ток нервного тика.
Через неделю Тюремную Харю осудили за бесчинства в пытальне. Припомнили дикое самодурство – отрубленные пальцы старовера.
Разряд надзирателя разом понизили до положения смертника.
Обладающий звериным чутьём, Кувалда ощутил погребную сырь подземелья.
– Ганя, друг, умасли коменданта золотишком. Откупись за меня.
На корявой ладони бывшего надзирателя тускло сверкнул грешный металл. Один золотой зуб попал под охрану обручального кольца, притаился в аккуратном ободке.
– Расчёт выбитыми зубами оскорбит коменданта… на меня дело заведут.
– Не раздавать же обратно зубы владельцам под расписку, – ухмыльнулся убийца. – Ганя, порадей… век за тебя молиться буду…
Фесько перекосил в усмешке рот.
– Не долгим будет век мольбы… Захолустная у тебя душа…
Хочется Кувалде обматерить собутыльника. Крепится. Пыхтит. Зубы впритиск. Кто учить собрался, о душе напомнил. Молодёжь – соплёжь. В надзиратели подались, в стрельцы. По вышкам смотровым расставлены… Таким лобанам пахать, сеять, лес валить. Скоты! Не вилы – оружие облюбовали…
«Сгуртились чёрные тучи надо мной. Вождёк нательный – подмогни!»
Счетовода Покровского пока не расстреляли. Старообрядец Влас по-прежнему бубнит на нарах тягучие молитвы. Каждый день чистит подолом рубахи