ремень твой! Мы же им двери в электричке перематывали, чтобы они не открывались? Помнишь? На последней электричке ехали с девчонками!
Христофоров выудил из памяти: свист теплого ветра в открытых форточках, портвейн пацанам и игристое барышням, всклокоченным после купания, почти доступным и волнующе чужим. Пировали в вагоне одни – двери из тамбура не открывались, стянутые его ремнем, и редкие в поздний час дачники, чертыхаясь, послушно шли в соседний, не желая связываться с шумной молодежью.
– Никогда не забуду! – не унимался Славыч. – Я ж ботаник такой был, с конспектами все, в профсоюзе, а вы мне показали, что такое студенческая жизнь! Да я и женился потом через полгода…
Разделив восторг однокурсника и изобразив на лице печаль по поводу его давно развалившегося брака, Христофоров краем глаза глянул, что же держит брюки Славыча. Темно-коричневая полоса кожи глянцевой выделки с аббревиатурой JF. Он подтянул свой ремень – очень даже еще ничего, кожаный, доставшийся в наследство от отца, с массивной металлической пряжкой и глубокими поперечными трещинами по всей длине. Таким же растрескавшимся ремень был и в славном своем прошлом, что позволило Славычу без труда опознать его.
Христофорову было невдомек, что в гардеробе отца ремень лишь дремал, а принадлежал еще деду – Алееву Николаю Никаноровичу, земскому врачу города Шацка на Рязанщине, активному участнику Общества русских врачей в память Н. И. Пирогова. Впрочем, о деде по отцовской линии Христофоров ничего не знал, поскольку родитель его не придавал большого значения кровным узам в отношении не только потомков, но и предков. Как бы там ни было, теперь ремень земского врача поддерживал штаны Христофорова и, поскольку история его была сколь славна, столь и долга, вид имел весьма печальный.
Заказали по кружке чешского темного. После первого же глотка Христофоров начал отвечать на незаданный вопрос Славыча, ради чего он вытащил однокурсника на встречу. От Славыча ему нужна была либо административная поддержка, либо рекомендация плюнуть и не связываться. Ни того ни другого ожидать на первом глотке не приходилось, и Христофоров принялся рассказывать историю Ванечки, которого он не решился с ходу назвать Оменом, чтобы не сложилось предвзятого мнения.
– Мальчонка ко мне поступил занятный. Издалека направили, как в последнюю инстанцию. Но в глаза ему смотрю и вижу: не по зубам он мне. Аж мурашки по коже…
Факты биографии Омена он излагал со слов опекунши, видевшей в столичном докторе Христофорове спасителя. Родился мальчик в деревне Большие Березняки в семье потомственных алкоголиков. Мать его любила мужиков и водку одновременно, но водку больше, поскольку мужиков своих она, напившись, резала ножом. Первое убийство в восемнадцать лет признали самозащитой при попытке изнасилования. Второму сожителю повезло больше: он успел выхватить нож из рук беременной двадцатичетырехлетней возлюбленной и отделался порезами. Заявлять не стал, у самого рыльце в пушку,