А точнее, в Павла Владимировича. И пойдешь получать паспорт.
– Но я – Существо! – упрямо повторил подросток.
«Острое полиморфное психотическое расстройство с признаками шизофрении», – прочитал Христофоров запись, сделанную в истории болезни при поступлении, задумался и поставил карандашом знак вопроса.
Еще утром он увидел на столе записку с просьбой зайти в женское отделение, но до сих пор делал вид, что запамятовал, не желая признаться самому себе, что идти туда ему не хочется.
Отделение для девочек он не любил. Может быть, потому что всегда втайне боялся быть туда сосланным в ходе больничных кадровых перипетий. Такое назначение хуже ссылки в приемный покой.
С парнями, которые лежали в его отделении, все просто. Даже самые трудные детдомовские подростки принимали его стиль общения: мужицкий разговор по душам. Они-то и сдавались первыми, подтверждая, что многие душевные болезни в их возрасте являются болезнями духовными, объясняются обыкновенной педагогической запущенностью, отсутствием любви и лечатся добрым словом, которое доходит до источника духовной боли медленнее, чем лекарства, но, в отличие от лекарств, не выводится организмом.
С девочками дела обстояли сложнее, как он мог убедиться, когда приходилось замещать тамошнего врача и изредка дежурить по их отделению. Там царили склоки, сплетни, истерики и драки из-за нижнего белья, что для его отделения было в диковинку.
«Малолетние проститутки», – звал он их про себя, и на восемьдесят пять процентов эта оценка, скорее всего, соответствовала действительности, по крайней мере, со строго гинекологической точки зрения. Правда, и природа раннего взросления была все той же, что и у его парней: сиротство или жизнь с пьющими родителями, попадание в детский дом и нежелание мириться с его дисциплиной. Драки, побеги, попытки суицида и – детский психиатрический стационар.
Однако если у мальчиков все это было еще по-детски, с романтической мечтой о приключениях, завоевании мира – пусть хоть во главе фашистской армии, с убеждением в своей инаковости – пусть хоть за счет отказа от мытья и стрижки отросших волос, то у девочек – более взросло, остервенело, обреченно, до дна.
Если бы Христофорова посадили по обратную сторону его же рабочего стола и откинувшийся на спинку его стула психиатр докопался до истины, то Христофоров-пациент с удивлением узнал бы, что не любит женское отделение, потому что боится этих рано повзрослевших девочек, не знает, как себя вести, пасует перед ними.
Галантность пятидесятилетнего мужчины не позволяла ему гаркнуть на четырнадцатилетнюю особу женского пола, даже если она выла, строила рожи и показывала неприличные жесты. Он не мог положить девочке руку на плечо, чтобы успокоить, сесть на край кровати, чтобы поговорить по душам. Не мог побороться с девочкой, как иногда позволял себе с пацанами в игровой комнате: они висли на нем гроздьями, лишь бы помахать кулаками и получить настоящий мужской подзатыльник – такой, какой могли бы дать отцы, если бы они у них были.
На отделении девочек он мог только делать записи