это слово. – Детей он воспринимал как личностей только с 14 лет. Он считал, во всяком случае, у меня складывалось такое впечатление, что ребенок, родившись, уже должен все понимать. А так как близнецы ничего не понимали и не умели, они для него были инопланетянами. Ему было тяжело с ними общаться, он не мог включиться во взаимодействие. Если мать может их взять, отшлепать, накормить, заставить что-то сделать, справиться с проблемой, то он просто был в растерянности. Вот оно, непонятное существо, стоит перед ним и чего-то хочет. Миша искренне не понимал, почему это существо само не может сделать то, что хочет. Инопланетяне совершенные! Он к ним очень уважительно относился, как к маленьким взрослым, с которыми непонятно, как себя вести и что вообще делать. Никогда не начинал при общении с ними переходить на их уровень, подстраиваться под них, как это делают многие родители. Не сюсюкал. Был с ними уважителен и серьезен. Понимал, что надо по-другому, но не знал как – считал, что ребенок родился, и он уже взрослый. Ему очень трудно сесть, как мне, например, и разжевывать, объяснять, чтобы в ребенке это осело. У Миши нет такого. Ему надо по-братски – пинок не пинок, «Мужики, привет!»»
И так, говорит Инна, у Ходорковского было со всеми детьми, не достигшими возраста 12–14 лет. Со старшими – Пашей и Настей – отношения, конечно, обстояли иначе.
Я спрашиваю обоих, что он был за отец и как воспитывал. Оба отвечают, что как такового специального воспитания не было. Но почему-то оба (а с каждым мы разговариваем наедине) в первую очередь вспоминают одно и то же: «Когда был чем-то во мне недоволен, начинал говорить тихо, очень тихо».
– И все! Я сразу все понимала, мне ничего не надо было больше, только бы не слышать этот полушепот… – смеется Настя.
– И вот он отходил в сторону, на меня не смотрел и говорил что-то тихо, потом еще тише, потом еще… Словно сам с собой говорит… – Паша тоже смеется, вспоминая чем-то недовольного отца. – И когда папа ругается, всегда трудно понять: зол он или нет. Потому что говорит сдержанно и тихо. И чем тише папа говорит, тем на самом деле он больше злится. Никогда не кричал. Может, где-то внутри, конечно, и бесился, но лично я вспомнить не могу, чтобы мы с ним ругались и он меня на место поставил бы… Такого не было. Вот, например, я его в 14 лет начал мучить всякими глупостями. Так, у меня возникла дурацкая идея написать статью в какой-то журнал на какую-то свободную тему, уже не помню, о чем. Я ему с серьезным видом об этом рассказал. Он выслушал, прочитал полудетскую статью и сказал: «Паш, знаешь, идея неплохая, но публиковать… публиковать пока не стоит…»». Да и потом, мои родители рано развелись, папа навещал меня из-за занятости раз в месяц. Так что у нас просто никак не получалось поругаться. Мы наслаждались общением друг с другом. Вот пытаюсь вспомнить, что-то такое серьезное, разборки какие-нибудь – и не могу… Были лишь какие-то мелочи, когда включался папин тихий голос…
Пожалуй, иных размеров недовольство Ходорковского не принимало. Ни разборок, ни ругани на повышенных тонах, ни уж тем более каких-либо