все боковые решетки, уже ползли вверх по крыше.
Нажав кнопку звонка, за шумом дождя он расслышал в глубине дома мягкий переливчатый колокольный перезвон.
Через веранду бесшумно пронеслась небольшая ящерица и быстро скользнула по ступенькам в дождь.
Гарри терпеливо ждал. Энрике Эстефан – для друзей просто Рикки – теперь уже ничего не делал быстро.
Открыв внутреннюю дверь, Рикки, прищурясь, уставился через стеклянную перегородку на посетителя, явно недовольный, что его потревожили. Затем широко улыбнулся:
– Гарри, всегда рад тебя видеть. – Отпер стеклянную дверь и жестом пригласил Гарри войти. – Правда, очень рад тебя видеть.
– С меня течет, как с утопленника, – сказал Гарри, снимая туфли и выставляя их на веранду.
– Туфли-то не надо снимать, – запротестовал Рикки.
Гарри в носках прошел внутрь.
– Тактичнее мужика в жизни не встречал, – прокомментировал этот жест Рикки. – Вылитый я. Господин Прекрасные Манеры с заряженным револьвером и наручниками за поясом.
Они пожали друг другу руки. Рукопожатие Энрике Эстефана было твердым и цепким, хотя на его сухой, горячей, морщинистой руке почти не осталось мяса – одна кожа да кости. Будто обмениваешься рукопожатием со скелетом.
– Идем на кухню, – пригласил Рикки.
Гарри пошел вслед за ним по полированным дубовым половицам. Передвигался Рикки медленно, с трудом волоча ноги, почти не отрывая их от пола.
Свет в небольшой коридор проникал из кухни, находившейся в его конце, и от свечи, мерцавшей в небольшом, цвета рубина, стакане. Свеча была зажжена в честь Богородицы и стояла на узком столике у стены. Сзади нее находилось зеркало в серебряной оправе в виде перевитых листьев. Дрожащее пламя перебегало по серебряным листьям и плясало в зеркале.
– Как дела, Рикки?
– Отлично. А у тебя?
– Бывали и лучше, – признался Гарри.
Рикки, почти одного роста с Гарри, казался на несколько дюймов ниже его, так как при ходьбе наклонялся вперед, словно шел против ветра, и на его сгорбленной спине под бледно-желтой рубашкой резко проступали худые лопатки. Шея сзади была тощей и костлявой. А затылок нежным и хрупким, как у младенца.
Кухня оказалась намного просторнее, чем можно было ожидать в таком бунгало, и не такой мрачной, как коридор: выложенный мексиканской плиткой пол, отделанная сучковатой сосной кухонная мебель, огромное окно, выходившее на обширный задний двор. По радио звучала песня Кенни Джи. В воздухе стоял густой аромат кофе.
– Кофе хочешь? – спросил Рикки.
– Если не затруднит.
– Не затруднит. Я только что сварил себе целую бадью.
Пока Рикки доставал из шкафчика чашку и блюдце и разливал кофе, Гарри исподтишка наблюдал за ним. И то, что видел, не радовало его.
Худое лицо Рикки выглядело вконец изможденным, глубокие морщины залегли в уголках глаз и рта. Кожа висела складками, утратив былую эластичность. Глаза