Теперь спал бы я преспокойно, а тут вота вас води по нужникам… Нешто служба это? И что выслужишь околь нужников да в караулах?
– Кто ж тебя держит, а? – усмехнулся Максим, потирая помятые жесткой веревкой передавленные места, когда стрелец развязал тугой узел. – Ступай к своей бабе под теплый бок. А я и без тебя посижу здесь, на молодой месяц полюбуюсь. И дорогу к башне сам отыщу как ни то, если и товарищ твой уйдет следом…
И шагнул было к расхлябанной двери…
Резкий разбойный посвист разорвал тишину, как рвет ночной мрак яркая вспышка молнии. Из-за нужника через плетень от темных амбаров кинулись чьи-то неясные фигуры. Стрельцы и ахнуть не успели, как их свалили, отняли оружие, заткнули рты ладонями, чтоб не заорали сполоха. Ошеломленный Максим, придерживая развязанные штаны руками, оглядываясь, не враз сообразил, что же происходит вокруг него и близ Ильинской башни.
– Братцы, откель вы? – наконец-то пришел он в себя.
– Да мы с Яику, яицкие осетры, брат Максим! Аль не признал?
Перед ним объявился сутулый от давней кизылбашской пули Григорий Рудаков с саблей и пистолем. Давние знакомцы обнялись.
– Ну по нужде пойдешь? Покараулить тебя заместо повязанных стрельцов, чтоб не сбег назад в башню? – Григорий, усатый, невысокого, из-за сутулости, роста, напоминал сома и хохотнул так дико, что повязанные стрельцы враз утихли, перестали взывать о милости, говоря, что против воли исполняли караульную при казаках службу.
Максим глянул в сторону Ильинской башни с темницей – куда бежали взять караул целой кучей казаки. От воротной башни неожиданно бубухнул пищальный выстрел – не зная причины, караульный, увидев в свете факелов какую-то свалку у дверей Ильинской башни, пальнул в воздух. И как эхо среди скалистых гор, по всему городку захлопали выстрелы: то громкие на улицах, то приглушенные стенами домов и сенцев. В непроглядном густом мраке тут и там вспыхивали скоротечные ночные сабельные сшибки, близ церкви Петра и Павла полыхнул столб огня, на звоннице церкви Спаса нерукотворного заголосил сполошный колокол…
Есаул Максим Бешеный со своими казаками, ведомый Григорием Рудаковым, вместе с восставшими годовальниками и почти всеми астраханскими стрельцами, кинулись ловить сотников, пятидесятников. Кого подняли дома с постели, кого вытянули за исподнюю рубаху из темного чулана с рухлядью, кого встретили вооруженным уже на крыльце.
– Вота-а он! Братцы, наш пятидесятник Лукьян Зверухин! Имайте его живу для спроса-а!
Но Лукьян Зверухин, зная за собой немалые перед стрельцами проступки и щедрые зуботычины, прижался спиной к бревнам амбара, с яростью обреченного встретил набегающих бывших своих подначальных.
– Лучше битому быть, нежели от вас срамную смерть принять! – выкрикнул пятидесятник. Хлопнул, пыхнув огнем, пистоль, ближний стрелец шагах в пяти вскинул правую руку с саблей, с бега остановился, крутнулся, словно норовя увернуться от летящей в него пули, и рухнул на спину.
– Бе-ей!