хитрец, – Тогда у тебя в номере… Я отлично помню, что он мне сказал. Разве можно забыть то робкое, неуместное признание в любви, которое я впоследствии мысленно перечеркнула для себя жирной черной линией как случайную оговорку. Перечеркнуть, перечеркнула, но зажигалкой не чиркнула. Сохранила на память. Мало ли. Вот это «мало ли» и настало. – Светлана, я сказал тебе тогда правду. Поверь мне, я никогда не сделаю тебе ничего плохого. Я ради тебя.., – он замолкает. В сценарии автор наверно описал этот момент как «замолкает, не совладав с чувствами». Удобный прием, чтобы избежать избитого «в огонь и в воду» или «умереть готов». «Я за тебя умру» вспоминается мне радостный голос Филиппа Киркорова, «посмотри в глаза мне, я не вру». Не знаю, можно было ли усмотреть в глазах Киркорова что-нибудь кроме килограмма теней и туши. Глаза же нашего персонажа полны трогательной грусти, которую при большом желании можно принять за настоящую. Желание такое у меня имеется в комплекте с ведром неистребимой наивности. И потому я послушно тяну свои губы навстречу готовому ради меня на что-то мужчине. Он целует меня как всегда виртуозно, но с поспешностью героя, которому до конца рабочего дня надо успеть еще в очередной раз спасти вселенную. – Я постараюсь приехать в порт попрощаться, – добавляет он, когда я переступаю, наконец порог дома. – Угу. Я буду ждать, – бормочу я, с трудом переставляя неожиданно потяжелевшие ступни. Ворота задвигаются за моей спиной. Я окидываю виллу прощальным взглядом. Мигель намекнул мне, что «кажется люблю» все еще в силе. И я ему поверила. Ни один из выдвинутых им ранее веских аргументов не оказал на меня такого действия как эта короткое и неправдоподобное заявление. Оно одно, водруженное на весы, перевесило все сомнения и страхи. Я жаждала услышать эти слова с того самого разговора в кафе, когда Мигель признался мне в своем обмане. Мне подосознательно так сильно этого хотелось, что когда, наконец, волшебная строчка прозвучала, зародившаяся в то судьбоносное утро льдина недоверия рассыпалась на миллионы мелких осколков. Нам, женщинам, порой гораздо легче поверить в желаемое, чем в очевидное. Оказавшись в номере, я собираю чемодан. На сей раз без удовольствия. Кидаю в кучу платья и майки, не заботясь о том, помнуться они или нет. На то, чтобы сложить баночки с кремами сил уже не хватает. Я ставлю будильник на шесть утра и отрубаюсь, едва моя голова касается подушки. Как же противно просыпаться от противного дребезжания, которое бестактно проникает в уши, раздражая слуховые рецепторы. Я протираю глаза и вспоминаю, что зверский способ пробуждения отнюдь не самый неприятный момент из тех, что могут меня сегодня поджидать. До отплытия парома два часа. За это время и выяснится, пан или пропал. Казнить или миловать. Родительский дом или мальоркская тюрьма. Голова встречает эти мрачные мысли тупой болью. Я звоню в приемную и заказываю такси. На сборы времени практически не остается. Придется шаг
