поблагодарила я со стесненным сердцем.
– Если вам что-нибудь понадобится, – сказал он, снова поворачиваясь ко мне, – просто позвоните в больницу или доктору Леруа.
Тяжело вздохнув, я кивнула.
– У вас все будет нормально, – заверил он с улыбкой, которая меня мало успокоила.
Часы тикали где-то вдалеке. Я села на софу, потом снова встала и прошлась по гостиной, рассматривая странную, но все-таки жутко знакомую картину на стене – вероятно, изображение калифорнийского дворика: бассейн в окружении пальм и чаша с лимонами на деревянном столе. Я дотронулась до уголка картины, словно жалея, что она не умела говорить. Может, эта картина что-то значила для меня?
Я вздохнула. Все вызывало знакомые ощущения. Фрукты на кухне. Тиканье часов на стене. Запах мыла в ванной. Я не помнила их, но все-таки догадывалась, что должна их помнить.
Я решила еще раз осмотреть квартиру. С чего мне начать? Я чувствовала себя словно при переезде в новое жилье, когда грузчики кладут последние коробки и уходят, оставив тебя наедине с твоим багажом. Я была парализована непосильной задачей – мне предстояло распаковывать мою жизнь, и я стояла в растерянности и не знала, с чего начинать. С кухни? Со спальни?
Внутри всех невидимых коробок лежали воспоминания, которые нужно распаковать. Мне предстояла большая работа, но я боялась. Я отступила к софе, легла, положила голову на подушку. У меня отяжелели веки, я закрыла глаза. Завтра все будет не так туманно, заверила я себя, надеясь в душе, что я не ошибалась.
Глава 4
СЕЛИНА
8 сентября 1943 г.
Я сидела за туалетным столиком, глядела на себя в зеркало и заметила под глазами новые морщинки. Мое лицо было уже не такое свежее и девичье, как тогда, когда я вышла замуж за Пьера; скоро мне уже тридцать три года. Иногда я задумывалась о том, что он мог бы сказать обо мне сейчас, без малого через десять лет. После его ухода из жизни так много изменилось – к лучшему и к худшему. Родилась дочка, о которой он даже не узнал; наш город переживал ужасы оккупации, а в моем сердце медленно и робко зрело желание любить.
Люк. При мысли о нем мои губы расплылись в улыбке. Какое-то время я прогоняла от себя эти чувства по той или иной причине (память о Пьере, Кози, война), но теперь я испытывала готовность – более того, настойчивое желание сказать ему о них, пока не поздно. Но ответит ли он мне взаимностью или сочтет мое признание глупостью?
Я схватила тюбик помады, тщательно накрасила губы и бросила заключительный взгляд в зеркало, потом взбила подушки на моей кровати.
В этой квартире мы с папой жили уже много лет, с нашего переезда в Париж. Ее не назовешь роскошной, но она была просторнее многих, с двумя спальнями и солнечной гостиной, выходящей на улицу Клер. Папина спальня служила ему одновременно и кабинетом. Окна нашей с Кози спальни выходили в садик в переулке между домами, где мы с Кози сделали несколько грядок. В этом году у нас уродились салат и морковь, а еще брокколи (хотя Кози воротила от нее носик). Весной