иностранные газеты, которые распространяли по городу отчаянно смелые люди из Сопротивления. Мать с детьми, кажется, отправили на другой конец города в еврейское гетто, где, как мы слышали, грязь и антисанитария. У нее были кроткие глаза, у матери. Я с болью в сердце думала сейчас о ней. Увидит ли она когда-нибудь мужа? Могу ли я или кто-нибудь еще чем-то ей помочь?
Зло расползалось по Парижу, подобно раковой опухоли. И хотя еще были силы жить дальше – посылать утром детей в школу, напевать любимую мелодию, крутя педали велосипеда, печь хлеб, играть на пианино, собирать из цветов букеты и бутоньерки, возвращаться домой к комендантскому часу, – все это казалось неправильным, когда на твоих глазах рушились чьи-то жизни. Честно ли продолжать обычную жизнь, когда другие люди не имеют на это права?
У меня не было ответа на мои сомнения и не было возможности что-то сделать. В тот день в мае я предложила папе рискнуть и приютить у нас ту семью. Он отверг мою идею, хотя и сочувствовал несчастным.
– Я не стану рисковать вашей безопасностью, – заявил он и, пожалуй, был прав. Но все же мое сердце не переставало болеть за ту семью с детьми и за тысячи других таких же, как они.
– Люк скажет, что ты сегодня очень красивая, – сообщила мне Кози, заглянув в дверь. На ее мордашке сияла улыбка, дочка не подозревала, какие тревожные мысли роились в моей голове. Она прыгнула на кровать, смяв бархатное покрывало, которое я поправила минуту назад. Когда я вернусь вечером домой, она уже будет крепко спать в моей постели, обняв своего потертого медведя, месье Дюбуа (в трехлетнем возрасте она сама придумала ему такое звучное имя), в ворохе сбитых простыней. Моя Кози спала так же беспокойно, как и ее папа.
Кози обожала Люка, а Люк тоже был без ума от нее. Мы с ним были знакомы давным-давно, еще до Пьера, и это странно. Вообще-то, мы с ним вместе учились. Спокойный и добрый, он не походил на других мальчишек, которые дразнили меня и моих подружек на школьном дворе, гонялись за нами и дергали за косы так, что мы кричали. Люк был другим. Однажды зимой я подвернула ногу, и он сказал, что будет носить мой портфель в школу и из школы. Я, конечно, не согласилась, зная, что надо мной будет смеяться моя лучшая подруга Сюзетта, злившаяся в тот момент на всех ребят, но потом жалела, что мне не хватило смелости принять его предложение.
Потом он уехал из Парижа, окончил университет, работал в Лондоне и вернулся два года назад. В нашу цветочную лавку он пришел с пирожным для Кози и пригласил меня в ресторан. Это был все тот же Люк с его ласковой улыбкой, каким я помнила его с детства, но прожитые годы выковали из него привлекательного мужчину, и при виде него у меня учащенно забилось сердце.
В тот вечер мы поужинали с ним, через неделю опять, а потом еще. Мы стали регулярно видеться, и я полюбила наши регулярные встречи с Люком. Единственный сын мадам Жанти, хозяйки «Бистро Жанти», он отказался продолжать семейный бизнес и стал высокопоставленным сотрудником французской полиции. Рядом с ним я чувствовала