лестнице и ворвался в комнату, внеся с собой атмосферу кипучей энергии. Джон был в хорошем настроении, голоден, нетерпелив.
– Господи! – воскликнул он, усаживаясь за стол и взяв в руки нож. – Как я ненавижу больных!
– О Джон, – с легким укором отозвалась Герда, – не говори так. Они подумают, что ты серьезно…
Герда кивнула в сторону детей.
– Я в самом деле так думаю, – возразил Джон. – Никто не должен болеть!
– Отец шутит, – быстро сказала Герда сыну.
Тэренс посмотрел на отца со своим обычным хладнокровным вниманием, с каким рассматривал все вокруг.
– Я не думаю, что он шутит, – произнес он наконец.
– Если бы ты ненавидел больных, дорогой, ты не был бы доктором, – сказала Герда, засмеявшись.
– Вот именно! – воскликнул Джон. – Ни один доктор не любит болезней. Боже мой, мясо совершенно холодное. Почему ты не отправила его подогреть?
– Не знаю, дорогой. Видишь ли, я думала, ты сейчас придешь…
Джон раздраженно нажал звонок и долго его не отпускал. Льюис пришла почти сразу.
– Снесите это вниз и скажите, чтоб подогрели, – сказал он отрывисто и резко.
– Да, сэр. – Льюис умудрилась вложить в эти два безобидных слова все, что она думает о хозяйке, которая сидит, беспомощно уставившись на блюдо с застывшим мясом.
– Извини, дорогой, – бессвязно начала Герда. – Это моя вина, но, видишь ли, сначала я думала, что ты вот-вот придешь, а потом подумала, что если отправить мясо на кухню…
– О, какое это имеет значение! – нетерпеливо перебил ее Джон. – Стоит ли поднимать шум из-за пустяков! Машина здесь?
– Думаю, что здесь. Колли заказала.
– Значит, мы сможем выехать сразу же после ленча.
Через Альберт-Бридж по Клехэм-Коммон, коротким путем по Кристал-Пэлес, Кройдон, Перли-Уэй, потом, держась в стороне от главной дороги, поехать по правой развилке до Метерли-Хилл вдоль Хаверстон-Ридж… Затем круто вправо по пригородному кольцу, через Кормертон и вверх по Шавл-Даун. Золотые и алые деревья, лесные массивы внизу, мягкий осенний запах листьев и, наконец, через перевал вниз…
Люси и Генри… Генриетта. Он не видел Генриетту уже четыре дня, к тому же был страшно зол, когда они виделись в последний раз. У Генриетты был такой взгляд, не то чтоб отвлеченный, абстрактный или невнимательный. Пожалуй, он даже не может объяснить. Взгляд человека, который видит что-то, чего здесь нет. И это что-то (в этом вся суть!) не было Джоном Кристоу. «Я знаю, что она скульптор, – говорил он себе. – Знаю, что ее работа по-настоящему хороша, но, черт побери, неужели она не может оставить ее хоть на время! Неужели не может иногда думать только обо мне и ни о чем другом?»
Конечно, он несправедлив к ней, и знает это. Генриетта редко говорит о своей работе. Она не так одержима своим искусством, как большинство художников, которых он знает. Лишь в крайне редких случаях ее погруженность в свой внутренний мир нарушает полноту интереса к его, Джона, проблемам. Но даже это постоянно вызывало