сделалось, запах остался. Сохранился, цепкий. Что же такое стойко пахучее подмешивали в эти грифели? Владел ли я когда-либо такими оказавшимися сейчас важными сведениями? Не помню. Память – удивительно удобное место для пряток. Прятать и прятаться. Находить и находиться в ней трудно, а прятать и прятаться еще как легко. Вот бы в детстве-юности подмешать такую же неистребимую временем субстанцию к идеям, надеждам и помыслам, чтобы не выветрились.
Итак, номинальный Антон Германович. Номинальный, в смысле, москвич. Кондово звучит. Что поделать, если никак не подворачивается иное определение, более благозвучное? Если соскальзывает оно где-то внутри, срывается? Не «липовый» же, ей богу?!
По месту рождения Антон Германович безусловно москвич. Детство тоже провел в столице, раннее детство. Потом съехал, то есть переезжал с места на место, и все вдали от Москвы. Затем – случилось! Вернулся-таки. И уже давно. Ну и так по всему вытанцовывается, что станет Москва местом течения его старости.
«Течение» – это личное Антона Германовича определение. Его, что удивительно, не настораживает проглядывающая в слове зависимость, подневольность, безучастность. Мне думается, насколько я знаю Антона Германовича, это должно было бы его насторожить, однако ему видней, пусть сам, раз выбрал такое слово – «течение» – оценивает свои перспективы. Мне нет никакого резона вмешиваться. В конце концов, каждый стареет по-своему, по своему уму. И по здоровью. Кстати, нынче вдруг стало обыденным дополнять этот перечень «возможностями»: «. но главное – по возможностям, друзья мои, по возможностям.» Обычно в тостах это «алаверды». Лица за столами выражают глубокое понимание и такую же – эхолотом не вымерить – скорбь.
К чему печалиться? Простое же уравнение: если достаток позволит, то уму на старости лет каникулы выпадут. А ведь со школы известно – что у нас от ума! Выпил бы прямо сейчас и за сказанное, и за достаток. Как следует выпил бы, с улыбкой. Но еще очень рано, и мне хватает ума одолеть искушение. Словом – страдаю, горе у меня. Вот куда «течение» завело.
Ну а с тем, что старость «еще то давилово, особо не побрыкаешься» (тоже реплика Антона Германовича, однажды он попытался объяснить мне, любопытному и недоверчивому, про «течение») я воздержусь спорить. Чувствую, прав он по сути, неприятно прав. При этом сам еще как «брыкаюсь», сопротивляюсь, пыхчу, дым валит. Впрочем, самое время признаться, что мое «наивное сопротивление», равно как и «мудрая готовность» Антона Германовича отдаться «течению» – не более, чем рекогносцировка, тренинг. До настоящих «стартов» еще не дошло. С десяток сезонов, бог даст, еще впереди. Старость – это пока не мы. О мебели в таких случаях говорят – «искусственное старение». То есть, при желании все еще можно вернуть к относительной новизне – там полирнуть, тут шлифануть, здесь подкрасить. Как-то так. Не краснодеревщик, но мысль, кажется, донес.
Под сенью Воскресенских ворот Антон Германович отчего-то мимолетно думает о старости и слегка увязает;