«Закусочная».
– Ты меня вообще слушаешь, Флинн?! – Она, в общем, если еще и не орала, то находилась в весьма растрепанных чувствах.
Повар в кухне поставил две тарелки на стойку, отделяющую кухню от бара.
– Где Фрэнсис, Эми и Лесли? – громко вопросил он, когда еда начала остывать. – Клиенты ждут!
Официантки собрались было ответить, но тут показался потерявшийся официант.
– Прости, Дейв! Выходил позвонить, очень нужно было, – сказал он.
Официант поспешил к нашему столику, извинился за задержку. На вид – типичная размазня. Среднестатистический белый студент, подрабатывающий халдеем. Черные туфли, голубые джинсы, простая белая рубашка. Я посмотрел, как он поспешно затягивает фартук. Фрэнсис, должно быть, почувствовал, что сейчас не время для дружеской болтовни, так что просто подлил нам кофе. Тогда я внимательно изучил его бейджик, черты его лица, цвет кожи, манеры, в том числе манеру ходить. У него были морщинки на лбу, длинный нос и высокие скулы, темные взъерошенные волосы, пронзительный голос и какая-то скрытность в движениях и мимике.
Вы замечали, как в какие-то напряженные моменты любые чепуховые детали становятся вдруг чрезвычайно яркими? И навсегда откладываются в памяти? Это был как раз тот случай. В жизни не забуду этого парня. Может, из-за того, что происходило тогда за столом. Любовь всей моей жизни летела к чертям. Это была жуткая эмоциональная травма. Вся сцена буквально выжглась у меня в мозгу.
Чашки у нас были красные. Коричневые круглые следы от чашки Лолы запятнали скатерть. Если б вы смотрели на нас со стороны, то она была бы слева, а я – справа. В глубине кабинки – гигантское окно. К столу приделан небольшой музыкальный автомат – он принимал четвертаки. В колонках звучал «Рубиновый вторник» в исполнении «Роллинг стоунз».
– Мать твою, Флинн, я тебе на прощание свою душу наизнанку выворачиваю, и даже после этого ты так и будешь молчать, как баран?!
Лола подхватила со стола салфетку и промокнула глаза. Я просто не мог видеть, как она плачет. Даже представить не мог ничего хуже этой сцены. Но по какой-то причине я не мог ее утешить. Чувствовал себя полностью опустошенным. Может, из-за того, что рос без отца и никогда не видел, как мужчине полагается обращаться с женщиной – в данном случае с моей матерью – так, как она того заслуживает.
– Блин, тебе уже двадцать четыре, мать твою, а ты по-прежнему живешь с мамочкой! Сидишь без работы, Флинн!
– Я пишу.
– Пишешь? Ха, это что, шутка такая? Флинн, прекрати. Какой из тебя писатель? Да ты так ни разу и не закончил ни одну свою долбаную книгу. Посылаешь издателям какие-то сырые недоделанные отрывки, рассчитываешь их продать… Да что с тобой такое? Так дела не делаются! В смысле, как ты думаешь, почему каждое издательство, которому ты посылаешь свои замыслы, отвечает одинаково? Каждый раз одно и то же – то, что я сама тебе сто раз повторяла: «Многообещающе, но закончи наконец эту хренову книгу!» Ты даже литературного агента удержать не можешь! Все они тебя бросают, потому что ты так ничего конкретного им и не выдал. Ты ставишь