кабанам, что поживиться не удастся, и они нехотя уходили в холмы, надеясь, что завтрашний день будет более удачным.
Лишь однажды огромный матёрый секач, одурманенный запахами спелого винограда, вышел из кустов и медленно пошёл в нашу сторону. Зверь был огромен: толщиной с бочонок для вина и ростом почти с меня. Я стоял неподвижно и смотрел, как кабан, тяжело ступая, сверля нас из-под косматых бровей маленькими глазками, упрямо шёл к винограднику. Этот библейский вепрь не ведал страха и никогда не отступал, даже волки сторонились его. Он приблизился к нам на расстояние двадцати шагов и остановился, оценивая наши силы: лохматый пёс и маленький мальчик с тонкой палочкой противостояли ему. Но прямой и тяжёлый взгляд Арага остановил этого бесстрашного лесного воина. Пёс и кабан смотрели в глаза друг другу бесконечно долго, Араг тихо рычал и скалил зубы, не двигаясь с места и не показывая ни малейшего беспокойства, а его противник рыл копытом мягкую землю, проверяя нас на прочность, ожидая паники, и шум его дыхания долетал до моего слуха. В кустах замерла вся его семья: толстенная свиноматка с тройным подбородком и шестеро полосатых поросят с розовыми пяточками. Поросят сначала было семеро, но один из них, самый маленький и слабый, отстал при переходе через долину и стал добычей голодного лиса с железными клыками. Кабан быстро понял, что старый пёс упрям и бесстрашен, он скорее умрёт, чем нарушит свой долг хозяину, он оценил ледяное спокойствие Арага перед лицом страшного врага и уже не хотел нападать, но и уйти просто так для него было невозможно. Так они и стояли бы целую вечность, но тут из кустов громким скрипучим басом раздражённо захрюкала свинья и поросята вразнобой стали ей подвизгивать. Тогда секач нехотя развернулся к нам тылом, громко испортил воздух, и потрусил в сторону своей семьи. Араг посмотрел на меня своими добрыми глазами, а я бросился к нему и расцеловал его в морду. А на следующий день мы убрали урожай винограда, и отец сделал из него вино, которое ему не довелось выпить.
Мы долго ехали, видя повсюду войска, обозы с ранеными и эшелоны с пушками, пробирались через Ленкоран и Елизаветполь и приехали в конце апреля в Тифлис, где поселились у вдовой сестры моей матери тётки Агинэ, в её кривобоком домике с односкатной крышей на крутом, прогретом солнцем склоне холма прямо у каменных ног церкви Карапи. В Тифлисе, в отличии от Еревана, было спокойно. Отец, знавший русский и грузинский языки, поскольку состоял в персидской коммерческой консистории, сразу нашёл работу торгового представителя в «Товариществе А. Микадзе». Из окон нашего дома был виден мост и противоположный берег Куры с древней крепостью и церковью на скале, над которой носились птицы, а если пробежать вниз по извилистым улицам в сторону реки, то на полдороги увидишь разукрашенную изразцами харчевню одноглазого Тер-Оганесяна, на вывеске которой по-русски было выведено «Тадж-Махал». В этом заведении, как вспоминала тётя Агинэ, собирались социалисты, там зачитывались огненные письма Буачидзе и штудировались свежие