спрашивает он себя, думая о боли. Всё уходит, с ним остаётся только боль, на которую он смотрит, холодея. Но боль готовит его к чему-то очень важному, очищает его, всякий раз возвращая к правде. И эта правда, конечно, ужасна для Ивана Ильича.
От правды не уйдёшь. Сколько ни бегай от неё, хоть всю жизнь, она придет к тебе и потребует ответа. Ибо ложь иллюзорна и временна, и ложь омрачает правду. Истина же всегда светла и радостна, и цель человека в том, чтобы приблизить свою правду к Истине, для чего надо жить по правде и любить Истину, высшую Божественную Правду, в сравнении с которой всякая человеческая правда – ложь. Иван Ильич возвращается к правде, но Истина ещё очень далеко от него. Пока он блуждал «в стране далече», его правда стала мрачной и безрадостной, стала правдой погибели. Потому такой мрак обступает его. Его близким совершенно на него наплевать, главный их интерес в нём «состоит только в том, скоро ли наконец он опростает место, освободит живых от стеснения, производимого его присутствием, и сам освободится от своих страданий».
Но вот в расчищенном болью пространстве души Ивана Ильича появляется первый луч света. В апогее его разорения, в мучениях от процедуры собственных испражнений – «от нечистоты, неприличия и запаха, от сознания того, что в этом должен участвовать другой человек», в низшей точке его опускания «и явилось утешение Ивану Ильичу». И утешение это было в приходившем всегда выносить за ним буфетном мужике Герасиме. Этот человек не лгал с Иваном Ильичём и имел доброе сердце. Сила и бодрость жизни Герасима была так же правдива, как и та боль, которая мучила Ивана Ильича, и как та смерть, которая ждала его, поэтому цветущий вид Герасима успокаивал Ивана Ильича, как Божие благословение жизни, давая ему косвенно ощутить, что есть и Божие благословение смерти как перехода в вечность. Простосердечие Герасима, его человеческое сочувствие и искренняя готовность помочь облегчали мучения Ивана Ильича, особенно внутренние мучения – от лжи окружающих людей и отсутствия сочувствия, жалости и ласки с их стороны. То самое, чему он служил в течение своей жизни, теперь, обратившееся на него со стороны других людей, доставляло ему невыразимые мучения. «Главное мучение Ивана Ильича была ложь – та, всеми почему-то признанная ложь, что он только болен, а не умирает, и что ему надо только быть спокойным и лечиться и тогда что-то выйдет очень хорошее. Он же знал, что что бы ни делали, ничего не выйдет, кроме ещё более мучительных страданий и смерти. И его мучила эта ложь, мучило то, что не хотели признаться в том, что все знали и он знал, а хотели лгать над ним по случаю ужасного его положения и хотели и заставляли его самого принимать участие в этой лжи. Ложь, ложь эта, совершаемая над ним накануне его смерти, ложь, долженствующая низвести этот страшный, торжественный акт его смерти до уровня всех их визитов, гардин, осетрины к обеду – была ужасно мучительна для Ивана Ильича… Страшный,