оглушают нас, а Бог говорит изнутри, тихо, ненавязчиво. Он всемогущ, Ему не надо кричать. Кричит убожество, „прах, ветром вздымаемый“. Настроенность на понимание уходит, диалог прекращается. Злобой Иван Ильич оттолкнул Бога. – Э.В.> – За что?» Это многое нужно понять, чтобы понять, за что. А чтобы понять, надо долго прислушиваться. А чтобы прислушаться, надо смириться…
«И он перестал плакать <Бог, дающий эти слёзы проникновения, ушёл. – Э.В.>, и, повернувшись лицом к стене, стал думать всё об одном и том же: зачем, за что весь этот ужас? <Как же ценны эти мысли в голове Ивана Ильича! – Э.В.> Но сколько он ни думал, он не нашёл ответа. <Потому что не захотел его принять и искал другой. – Э.В.> И когда ему приходила, как она приходила ему часто, мысль о том, что всё это происходит оттого, что он жил не так, он тотчас вспоминал всю правильность своей жизни и отгонял эту странную мысль. <Осталась не сокрушена гордость, камень преткновения на пути к Истине. – Э.В.>
«Прошло ещё две недели. Иван Ильич уже не вставал с дивана.» Через две недели он думал всё о том же. «Неужели правда, что смерть? И внутренний голос отвечал: да, правда. Зачем эти муки? И голос отвечал: а так, ни зачем. Дальше и кроме этого ничего не было.» Очевидно, после отказа Ивана Ильича принять ответ, внутренний голос поменялся и вместо света стал указывать на тьму и вдохновлять страдальца на гибельное отчаяние. Но Господь не может так просто оставить Своё творение.
Диавол продолжает играть душой страдающего человека, бросая его из пустой надежды в отчаяние и всё более склоняя к отчаянию, которое, по Святым отцам, есть «совершенная радость диаволу».
Одиночество, «полнее которого не могло быть нигде: ни на дне моря, ни в земле.» Мысль сама собою уходит к детству. Отчаяние обоюдоостро: с одной стороны, это «совершенная радость диаволу», с другой – оно может стать кризисом, за которым последует возрождение, остановкой на дороге, ведущей в ад, после которой странник обратится вспять и пойдёт Домой… «…Вместе с этим ходом воспоминания, у него в душе шёл другой ход воспоминаний – о том, как усиливалась и росла его болезнь. То же, что дальше назад, то больше было жизни. Больше было и добра в жизни, и больше было и самой жизни. И то и другое сливалось вместе. „Как мучения всё идут хуже и хуже, так и вся жизнь шла всё хуже и хуже“, – думал он. Одна точка светлая там, назади, в начале жизни, а потом всё чернее и чернее и всё быстрее и быстрее. „Обратно пропорционально квадратам расстояний от смерти“, – подумал Иван Ильич. И этот образ камня, летящего вниз с увеличивающейся быстротой запал ему в душу. <Иван Ильич всё глубже и безошибочнее познаёт своё положение. – Э.В.> „…Объяснить бы можно было, если бы сказать, что я жил не так, как надо. Но этого-то уже невозможно признать“, – говорил он сам себе, вспоминая всю законность, правильность и приличие своей жизни.» Т. е. опять всё тот же камень преткновения, ориентация на внешнее,