и совсем тихо добавил, ткнув Стаса пальцем в живот, как делал это в институте, когда собирался огорошить собеседника: «Для себя или для дела?». На что Стас уклончиво ответил: «Для своего дела».
До этого они беседовали втроём, рассматривали фотографии и домашнее видео, где была запечатлена Жанна в свои относительно хорошие периоды. Анна пыталась подражать, и Евгений то одобрительно гмыкал, то мотал головой. Потом они обедали в столовой клиники, где у Жеки был свой столик рядом с плоским, будто домашний кинотеатр, аквариумом, населённым флегматичными рыбами. Они выбирали из небольшого меню, Жека смешно комментировал, кидая на Анну изучающие взгляды. Пока обедали, попутно рассказывал: на подготовку берёт два дня, составляет «карту клиента», потом операция, несколько возможных коррекций, месяц реабилитации и далее – обучение. С тату придётся повозиться, но мастер есть на примете, художник-копиист… И хотя смотрел на Стаса, речь адресовал Анне.
«Попробуем уложиться в три месяца. Самое трудное – научиться быть объектом, на это уйдёт основное время. Задействуем психолога, фониатра, режиссёр один есть в резерве, но это уже для особых случаев…», – как бы вслух размышлял он, орудуя ножом и вилкой. Объектом называл Жанну, Анну – жемо3, при этом говорил о них в третьем лице, так что создавалось впечатление, что обсуждают посторонних, не известных людей.
Умно́, снимает страх. Стас въезжал в светящийся огнями Хельсинки, выстраивая в уме сценарий предстоящего разговора с Жанной. Завтра её выписывают, он приедет встречать и делать ей предложение «с особыми условиями». Но это будет только завтра, а пока можно отвлечься, вспоминать прошедшие дни на острове, до мелочей восстанавливая их с Анной, вернее, с Аи, – медовый месяц… Вернее, пять бесконечно счастливых дней…
Навигатор повёл машину кратчайшим путём, и вскоре Стас выехал на трассу, не замечая финских домиков, украшенных предрождественскими гирляндами. Он вспоминал железную дверь в скале, лифт, неслышно плывущий сквозь каменную толщу – не менее трёх этажей вниз – и сердце вдруг заныло: от тревоги ли, от предчувствий? – он сам не мог понять, только знал, знал уже точно – возврата нет.
Ночь Стас провёл в мотеле, а утром позвонил профессору и по его сырому, невнятному голосу – будто разговаривал со снятым протезом – сразу понял: что-то произошло. Лилонга ныл в трубку, что Жанну никуда нельзя увозить, что она зачахнет в глуши, а он умрёт – от тоски по ней. Никто о нём, старике, не думает… дочку отдать, а чужую в дом взять, да неизвестно на сколько… Хорошо, приеду, поговорим, отмахивался Стас, но профессор вдруг замолчал, будто вырубился звук, а потом громко и чётко произнёс, как по писанному: Жанна не пойдёт за тебя, не строй иллюзий. И отключился.
Вот и чудненько, вот всё и уладилось. Никаких двойников, никакой чёртовой женитьбы, заплатит Жеке за беспокойство и все дела. Прямо сейчас позвонит и сыграет отбой!