спиной на кровать.
Я сажусь у материалов напротив тебя и неотрывно гляжу прямо в твои глаза, кажется, они сейчас вылезут из глазниц, настолько больными смотрятся. Ты делаешь вид, что моментально погружаешься в работу. Я на коленях живо подвигаюсь к тебе, осторожно беру за подбородок и поднимаю твое лицо так, чтобы лучше увидеть глаза. Ты опускаешь взгляд, хотя и знаешь, что я от тебя не отстану. В таком положении мы замираем секунд на тридцать. В конце концов ты всё же решаешься взглянуть на меня. Белки пронизаны красными лопнувшими прожилками. Что же ты с собой сотворила?
– Глаза красные, – выдаю я тихо, но чётко. Глупо, конечно, получается, будто ты сама об этом не знаешь.
– Я не плакала, – отвечаешь ты в таком же тоне. – Просто мои новые линзы мне не подходят. К тому же из-за бессонницы я не спала всю ночь.
– Так нельзя. Будешь продолжать в том же духе и рано или поздно заболеешь.
– Что ты так печёшься? Ты мне не нянька!
– Я беспокоюсь, – признаюсь я тихо, отодвигаясь от тебя, потому что твои губы, находящиеся так близко, меня слегка отвлекают.
– Не сто̀ит, – ты начинаешь неловко разбирать бумажки. – Я того не стою.
Я молчу. Иногда ты меня жутко пугаешь. Вообще-то, в последние дни почти всегда. Ты не смотришь на меня, полностью сосредотачиваешься на том, что мы успели сделать ещё на тех выходных. С одной из бумажек замираешь на пару минут, а потом кладёшь её к остальным. Я успеваю заметить, что на ней написано.
– «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему»10, – цитирую я, вынимая эту вырезку из общей кучи. – Для тебя это сейчас как никогда актуально, так?
Мне действительно хочется знать, ведь видеть тебя в таком состоянии и не понимать, что происходит, мучительно.
– Не надо, – умоляешь ты, понимая, что я буду допытываться. Впервые в жизни ты просишь так искренне и так обречённо. – Пожалуйста. Не надо.
– Пообещай, что такой я тебя больше не увижу. И договоримся на этом, – предлагаю я серьёзно, хотя, конечно, надеюсь, что смогу выведать всё позже, когда ты отойдёшь.
Ты поджимаешь губы, пытаясь улыбнуться, и киваешь.
Больше мы не произносим ни слова. Приступаем к работе. Почти целый час мы сидим молча. Это мучительно, потому что мне не терпится поговорить с тобой хоть о чём-нибудь. Пусть я и не скажу тебе этого, но всё же мы не виделись целые выходные, и я скучал.
Молчание прерывается, когда в комнату заползает Молли. Она сегодня в великолепном голубом платье, которое ей очень идёт. У неё в руках рисунок.
– Фло… можно я войду? – и это могло бы быть очень вежливым, если бы она уже не вошла.
– Ты уже тут, Пупс, – усмехаешься ты. Тебе явно становится лучше, когда ты её видишь. И мне, кстати, тоже.
Она хлюпает носом и неуклюже подходит к тебе.
– У меня не получается, – говорит она расстроено, – помоги мне… пожалуйста, – от её «пожалуйста» даже у меня разрывается сердце.
Ты берёшь её рисунок.
– Привет,