обратно в клеенку и заворачиваю. Мне немного стыдно, будто я в чем-то подвел старика. Избегая его взгляда, я спрашиваю:
– Хочешь, встретимся завтра?
– Конечно.
Я выхожу за дверь как можно быстрее, чтобы он не успел опять заключить меня в свои французские медвежьи объятья.
Я ВЕДУ «Мерседес» на запад – к другому месту города, от которого мурашки бегут по коже не меньше, чем от моей старой квартиры.
Я сворачиваю с бульвара Сансет на бульвар Лорел-Каньон. Переход от Голливуда к Беверли-Хиллз всегда внезапен и поразителен, как щелчок выключателя. Коптящие автобусы и маникюрные салоны в стрип-моллах[31] сменяются на аккуратно подстриженные зеленые газоны и величественные дома. Это не та часть Беверли-Хиллз, в которой проживают кинозвезды, а более старая. Дома здесь большие, но не раздутые до размеров разукрашенных айсбергов. Они выглядят как жилища уважающих себя взрослых людей.
Миновав пересечение с Малхолланд-драйв, я сворачиваю направо – в лабиринт улиц, названных «Донья». Донья Изабелла, Донья Марта, Донья Сарита. Найдя нужную Донью, я паркую машину и размышляю с минуту. Следовало предвидеть нечто подобное. Слишком легко мне все удается. Я думал, встреча с «Брэдом Питтом» ознаменовала недоброе возвращение в этот мир. Но я ошибся. Недобрый знак – это то, что я вижу сейчас.
Покидать машину совершенно незачем, но я все равно из нее выбираюсь, перехожу улицу и оказываюсь на пустыре, на котором когда-то стоял дом Мейсона – и где когда-то собирался наш магический Круг. Пустующая земля выглядит испорченной и совершенно неуместной посреди великолепного ландшафта. Она как старлетка, сверкнувшая гнилыми зубами за улыбкой в миллион долларов. Из песчаной почвы торчит высокий бурьян. Здесь же вбита выцветшая табличка с названием компании-застройщика и надписью «Скоро!». В целом место выглядит так, будто сюда уже много лет не ступала нога человека.
Солнце садится быстро. Поднимается ветер, и меня начинает знобить. Я понимаю, что это лишь мои личные ощущения. В Лос-Анджелесе не бывает холодно даже на Рождество, но знание об этом не мешает моим зубам стучать.
Неотвратимо наступает ночь. Я иду обратно к «Мерседесу», сажусь в него и закуриваю одну из последних сигарет, оставшихся в пачке Карлоса. Затягиваясь, гляжу на пустырь и пытаюсь понять, что здесь произошло. Непохоже, что дом сгорел. Насколько я помню, здешний район построен на скальных породах, поэтому от землетрясения рухнуть он не мог. Дом как будто просто исчез. Я понимаю, что надо пройтись по пустырю и поискать хоть что-нибудь, указывающее на Мейсона и остальных. Но не сегодня. В воспоминаниях ожил резкий запах дерьма и серы, который я вдохнул в тот день, когда меня тащили из подвального этажа в Ад. Я остаюсь сидеть в машине наедине со своими мыслями. Докурив последнюю сигарету, я щелчком выстреливаю «бычок» в сторону одной из ухоженных лужаек и завожу двигатель.
Я БРОСАЮ «Мерседес» в нескольких кварталах от «Max Overdrive Video». В другое время я бы начал переживать, что пришлось оставить великолепную машину, но Лос-Анджелес – это фактически автомобильный