согласилась вдруг я, – Везите туда, зачем опять в реанимацию, что будете наркоз вводить?
Он усмехнулся, а я махнула ожидающему отцу рукой, вновь проезжая мимо него на обратном пути:
– Так надо, почемучка. – загадочно сказал мой вишнёвый извозчик, – Сейчас ещё оставшиеся анализы подоспеют и карту заполним. Как чувствуешь себя?
Я поняла этот вопрос не в медицинском ключе, потому что на меня смотрел человек, а не лечащая или калечащая машина.
– Да как-бы сказать… Я себя особо не чувствую. Мне так плохо в душе, что физическое ничто… – я запнулась при мыслях о маме, о том, как утром его младшие коллеги Скорой помощи под началом докторишки Рената Насимова фактически произвели эвтаназию, отказавшись откачивать по закону Минздрава о прекращении мучений больных последней стадии. Капельницы с успокоительным растворили горькие слёзы и глаза остались сухими, мысли чистыми, будто полегчало. Но это был внешний эффект, как тонкая белая простынь поверх дрожащего от холода и душевной боли тела. Хохмачёв опустил в пол умные, немного прожжённые, но понимающие глаза и быстро подобрал полагающиеся по случаю слова:
– Тут нужно чувствовать второе дыхание, непросто так заново рождаются. А чтобы идти дальше, вперёд.
– Ну да, вот я тут, как после рождения, – выдавив смущённую улыбку и пошевелив торчащими пальцами обнажённых ног, сказала я, – Или как в белом саване в чистилище…
– О-о, чистилище – это нечто круче, когда бывает жарко. – ухмыльнулся он, окинув взглядом скучную опустевшую реанимацию и по-прежнему не замечая, что я синею от холода и дрожу.
– Скорее наоборот, я тут у вас от переохлаждения умру, зуб на зуб не попадает.
– А-а… – он спохватился, будто очнулся от игры слов, и сообразив, в каком виде я под простынёй, сработал оперативно. Принёс из коридора шерстяное одеяло и заботливо укутал меня.
Обычный человеческий порыв, за который доктору в вишнёвой форме можно было бы дать премию имени Рошаля, пожимая руку, сказать большое спасибо, но тогда нас застали, как нашкодивших злоумышленников. Развязные медсёстры, предпочитающие сальные сплетни спасению жизней, и медик в наколках. Терапевта срочно куда-то отозвали, бабёнки пошумели, а после, как по незримой команде тоже разбежались. Они не забыли погасить свет в пустой реанимации, зато как-бы случайно забыли во мне иглу от капельницы и болезненный катетер, с помощью которого разноцветный цирк маниакального куратора Тома-гнома брал мои анализы. Смертью пытки и травля у морального урода не заканчивались. Я ещё была жива.
Мои просьбы, требования и крики не возымели действия на ряженый персонал больницы. Не известили отца и он отправился на поиски позабытой дочери сам. Но в дверях сумрачной реанимации его буквально отпихнули два новых шута в верхней одежде, подосланные в место, куда «вход посторонним без бахил строго запрещён». Девушка с парнем