Максим Горький

Лето


Скачать книгу

любишь.

      Смеётся.

      – Тебя?

      – Всё житьё.

      – То-то!

      А в другой раз, озабоченная, молвила:

      – По округе пошли про тебя слушки разные, пожалуй – вредные тебе. Полола я огород на скорняковской мельнице, был там Астахов, и говорили они со Скорняковым и Якимом-арендатором, что ты молодых парней не добру учишь, запрещёнными книгами смущаешь и что надо бы обыск сделать у тебя.

      – Вот как!

      – Да.

      – А тебе боязно за меня?

      – Ещё бы! Теперь вон какое время – то и дело в тюрьму таскают людей.

      – С этим покуда ничего не поделаешь. Будут таскать.

      Она вздохнула и, помолчав, предлагает:

      – А ты бы, коли у тебя опасные книжки есть, дал бы их мне. Уж я так спрячу – вода не найдёт!

      Избёнка её стоит на отлёте, у самой околицы, и за огородом, саженях в двадцати, – лес.

      Объясняю ей, что, конечно, хорошо бы спрятать кое-что у неё, но – нельзя: нельзя вовлекать человека в дела, опасного смысла которых он не разумеет и может за них жестоко потерпеть.

      Опустив глаза, она тихо говорит:

      – А ты бы смысл-от объяснил мне, попробовал, может, и я поняла бы чего-нибудь.

      И, укоризненно посмотрев на меня, продолжала:

      – Думаешь, не догадываюсь я, зачем ты здесь?

      – А зачем?

      – Парней обучать, конечно!

      Мне стало стыдно пред нею, и после этого разговора я начал приучать её к чтению, давая разные простые книжки. Сначала пошло туго, и долго она стеснялась сказать, что не понимает прочитанного, а потом как-то сразу вошла во вкус, полюбила книжки и, бывало, горько плачет над судьбою прикрашенных писателями книжных людей.

      Теперь – о Кузине.

      Действительно, дня через три после разговора с Егором явился он ко мне вечером, на закате солнца. Сидел я один и пил чай – вдруг под окном высокий голос спрашивает:

      – Дома ли хозяин-то?

      – Милости прошу, пожалуйте!

      И вот, согнувшись в три погибели, он ныряет в мою горенку, удобно усаживается за стол и сразу заводит бойкую, развязную беседу.

      – Глядел я, глядел на тебя – и надумал: дай-ка пойду, познакомлюсь, какой там дачник-задачник живёт-то у нас?

      Старичище большой и нескладный: худой, сутулый, руки длинные, хромает – на левой ноге плюсна обрублена по тому случаю, что, будучи молодым, шёл он ночевать к мужней жене и попал в капкан волчий, приготовленный мужем для него.

      – Человек я, – говорит, – сызмала любопытный и всю жизнь любопытством живу, а про тебя идёт слух, будто ты хорошо начитан, – как же мне такой случай упустить-то?

      Голова у него большая, лысая, лицо строгое, жёлтое и глаза россыпью – то колют тонкими, как иголки, хитрыми лучами, то вдруг округлятся и зелено горят, злые и насмешливые, рыжеватая с проседью борода растёт клочьями, буйно.

      Отпил чай, упёрся длинными руками о скамью и, освещённый красными лучами вечернего солнца, надломленно подался вперёд.

      – Вот и пришёл послушать – как о делах деревенских думает городской человек!

      Я говорю:

      – Лучше вы мне