отнеслись к нему благосклонно и с похвалою, а иные – неодобрительно, с укорами и подсмеиваниями, больше за глаза, а иногда и в глаза. Преподобный Симеон не обращал внимания ни на похвалы, ни на охуждения, ни на почитания, ни на бесчещение и строго держался установленных с совета старца своего правил жизни внутренней и внешнего поведения. И старец нередко подновлял свои ему убеждения быть тверду и терпеть все мужественно, особенно же стараться так настроивать душу свою, чтоб она паче всего была кротка, смиренна, проста и незлобива, потому что в таких только душах обыкла обитать благодать Святого Духа. Слыша такое обетование, преподобный усугубил свою ревность о жизни по Богу.
Между тем неудовольствия братий все росли и росли, число недовольных множилось, так что к ним приставал иногда и игумен. Видя, что соблазн усиливался, старец перевел своего питомца к славному тогда Антонию, игумену монастыря святого Маманта, ограничиваясь в своем руководстве наблюдением издали и нередкими посещениями. И здесь жизнь преподобного Симеона текла обычным уже для него порядком. Преспеяние его в подвижничестве, не только внешнем, но паче внутреннем, стало явным и подавало надежду, что и впредь ревность к тому не ослабеет в нем.
Почему старец решился наконец сделать его полным монахом через постриг и облечение в схиму.
Это радостное событие обновило и усилило подвижнические добродетели преподобного. Он весь предался уединению, чтению, молитве и богомыслию; целую неделю вкушал одни овощи и семена и только по воскресеньям ходил за братскую трапезу; спал мало, на полу, подстилая лишь овчину поверх рогожи; на воскресенье же и праздники совершал всенощные бдения, стоя на молитве с вечера до утра и во весь потом день не давая себе отдыха; никогда праздного не произносил он слова, но хранил всегда крайнее внимание и трезвенное самоуглубление; сидел все запертым в келлии, и если когда выходил наружу посидеть на скамье, то казался будто облитым слезами и носил на лице отсвет молитвенного пламени; читывал наиболее жития святых и, начитавшись, садился за рукоделье – калли-графствовать, что-нибудь переписывать для обители и старцев или для себя; с первым ударом симандры вставал и спешил в церковь, где со всем молитвенным вниманием прослушивал богослужебное последование; когда бывала Литургия, он всякий раз причащался Святых Христовых Таин и весь тот день пребывал в молитве и богомыслии; бодрствовал обычно до полуночи и, соснув немного, шел на молитвословие вместе с братиями в церковь; во время Четыредесятницы пять дней проводил без пищи, в субботу же и в воскресенье ходил за братскую трапезу и ел, что подавалось для всех, спать не ложился, а так, склонившись головою на руки, засыпал на какой-нибудь час.
Два уже года прожил он так в новой для него обители, возрастая в добронравии и подвижничестве и богатясь ведением Божественных таин спасения через чтение Слова Божия и отеческих писаний, через собственное богомыслие и беседу с чтимыми старцами, особенно же с своим Симеоном Благоговейником