как войти в него всей душой, чтобы не отстать от собственного чада… Тайком она просунула руку под бобровый кожух и коснулась живота. Она была тяжела уже три месяца, но, кроме налившейся груди, других перемен в ней пока видно не было.
Но вот клятвы закончились, тушу заложили в яму печься над грудой углей, закрыли дубовой доской и засыпали сверху землей. Весь день Величана, как и другие хозяйки, хлопотала над угощением – ей ведь требовалось приготовить стол на сотни человек! Етонова дружина, торговые гости, плеснецкая чадь, мудрая и младшая – все они за эту ночь успеют здесь побывать, посидеть за ее столами, поесть и попить. Это первый ее большой пир в доме мужа – как она себя покажет, так о ней и станут судить.
Собираться гости начали рано – едва стало темнеть. Сбежались, будто боялись, что начнут без них! Проходя через двор, Величана кивала, улыбалась в ответ на поклоны. Многих она уже знала – вон черноусые угры в островерхих шапках, мороване с серебряными крестами на груди, саксы и бавары в длинных шитых чулках и отделанных мехом нарядных кафтанах. И все ждала увидеть тех, от кого ей теперь приходилось ждать беды – посланцев Ингоря киевского. А их все не было.
– А где же киевские гости? – решилась она спросить у мужа. – Те, что нам дары подносили… седьмицу назад?
Они с Етоном встретились в гриднице – Величана следила, как расставляют посуду, а Етон по привычке пришел проверить, все ли хорошо. Конечно, он не слишком надеялся на толковость жены, что была моложе его на шестьдесят пять лет!
– Киевские? – Етон как будто удивился. – Близняк, а у нас разве есть из Киева люди? Ох, верно! Свенельдич-младший! – Он взмахнул рукой, будто хотел хлопнуть себя по лбу. – Пошли к ним кого-нибудь. Пусть пожалуют…
И как-то так он произнес эти последние слова, понизив голос, что Величане в них почудилась угроза. И явилось понимание: Етон вовсе не забыл о киянах. Но почему он не хочет их видеть? Боится, как бы не разнюхали их драгоценную тайну? «Но ведь еще незаметно, – хотела она сказать. – И я бодра нынче, они ничего не приметят». Но промолчала и вновь ушла в поварню. Незачем ее мужу думать, что ее так уж волнуют киевские гости и их боярин.
И ничего нет такого, что она о них спросила. Если бы угры не пришли – спросила бы об уграх. И нет ей никакого дела до этого… Люта Свенельдича. Она потому так разволновалась в тот раз, когда он пришел подносить ей дары, что стоявший за ним Киев – враг ее ребенка. А не потому, что у него такие чудные глаза. При ярком свете они казались зеленовато-серыми, а когда он отступил в тень, стали почти карими. В его лице все было красиво – ровный нос, острые скулы, почти прямые русые брови, высокий лоб. И в то же время черты дышали мужеством, упорством и готовностью принять любой вызов. Как будто он уже догадывался о том, что их ждет раздор. Но когда он улыбался, лицо его сияло, будто солнце… Величане было жаль, что раньше или позже она увидит это красивое лицо, искаженное гневом и враждой. Если бы пришли к ней судички и спросили,