в сторону и… С замирающим сердцем Куприянов осознал, что вместе с санями он проваливается в бездну.
Настала полночь. В окнах деревенских изб давно погасли огоньки, и только в избе Звонарёвых горели лампадка у икон и свеча на столе.
Матвей Кузьмич и Марфа Григорьевна со слезами на глазах молились. Обращаясь к святым, они просили их образумить «ополоумевшего» сына, который ещё с вечера оделся потеплее и куда-то ушёл.
Закончив молиться, они встали с колен и ещё некоторое время стояли, глядя на иконы и думая каждый о своём.
– Кабы знать, где сейчас Силашка наш, – вздохнув и перекрестившись, первым прервал молчание Матвей Кузьмич. – Ни словом, ни полсловом не обмолвился, куда подался и по какому делу пошёл.
– Сердцем беду чую, – всхлипнула Марфа Григорьевна. – Сдаётся мне, что сынок наш, неслух, к Макарке-злыдню подался, чтоб ему пусто было.
– И я эдак же кумекаю, – выслушав супругу, вздохнул Матвей Кузьмич. – Что там сыночек наш преподобный учинит, ума не приложу. Но Макарка нас опосля всех со свету сживёт.
– Он будто с цепи сорвался, сыночек наш, – вытирая кончиками платка выступившие из глаз слёзы, посетовала Марфа Григорьевна. – На войну уходил, такой ласковый был добрый, а сейчас? Сейчас я не только глядеть на него боюсь, но и стоять рядом тоже.
Матвей Кузьмич с унылым видом подошёл к столу, уселся на табурет и сложил перед собой руки.
– Все на войну уходят хорошими да пригожими, – вздохнул он, – а возвращаются зверями лютыми. Война, матушка, это зло, всюду горе и смерть сеет. Вот такая жизнь пёсья и делает из добрых людей жаждущих крови убивцев.
Марфа Григорьевна присела перед мужем за стол и сложила перед собой руки.
– А деньжищ сколько Силашка с собой привёз, отродясь столько не видывала, – шёпотом заговорила она. – Как увидала я деньги-то его, аж чуть на пол не рухнула.
– Забудь, – поморщился Матвей Кузьмич. – Это его деньги, вот пусть и распоряжается ими как захотит.
Некоторое время старики молчали в глубокой задумчивости и, не мигая, смотрели на стол.
– Вот вспомнил сейчас, что Силашка наш вовсе не праведником, а бедовым мальцом рос, – расправил плечи Матвей Кузьмич. – Завсегда что-нибудь эдакое выкидывал.
– А я его другим помню, – вздохнула Марфа Григорьевна. – Ласковым и добрым. Силашка наш ещё в отроческие годы всё знал и всё умел.
– И красив был, будто девка красная, – поддакнул Матвей Кузьмич. – Не под стать братьям старшим.
С улицы послышался лай собаки, а затем стук в дверь. Старики недоумённо переглянулись.
– Матвей, глянь кто там? – испуганно пролепетала Марфа Григорьевна. – Уж не сыночек ли наш возвернулся?
– Ежели Силашка бы пришёл, то собака не лаяла бы, – нахмурился Матвей Кузьмич и пошёл к двери. – Тут кто-то чужой в избу стучится.
Он отодвинул запирку, и в избу вбежала сама не своя Степанида Куприянова.
– Соседи, муж мой не у вас гостюет? – выкрикнула она с порога.
Марфа