он немного помахал торчащим из окна стволом карабина, – я продырявлю твою башку очень быстро; и если мне повезет – а я везучий, – я успею еще продырявить бензобак вашей помойки, и никто уже не увезет всю эту ерунду, которую вы награбили в соседнем доме! А сначала, может быть, я успею снять того парня, который сидит за рулем. Нам всем это ни к чему, правда?
Снаружи было тихо – очень тихо; в открытое окно влетела снежинка, за ней другая, они немного покружились в воздухе у меня перед глазами и, приземлившись на пол возле моих ног, стали таять, а затем я услышала, как хлопнула дверца и заработал двигатель. Через полминуты, когда звук удаляющегося автомобиля растворился в воздухе, мы с папой, не говоря друг другу ни слова, вскочили на ноги и бросились вниз по лестнице, оттуда – к входной двери, и через покрытый снегом двор – я не успела надеть зимнюю обувь и по щиколотку провалилась в снег, промахнувшись ногой мимо дорожки – распахнув калитку, побежали к дому напротив.
В нескольких метрах от ворот, слева от чисто выметенной дорожки, неловко подогнув под себя лапы – словно остановившись в прыжке, лежала Ленина любимица, белая красавица алабаиха. Судя по ее позе, она была уже мертва, снег вокруг нее был красным и пористым, как разрезанный августовский арбуз; возле нее на корточках сидел Леня – на щеке у него была кровь – может быть, его, а может – собачья. Услышав нас, он повернулся в нашу сторону – на лице у него было какое-то детское, обиженное выражение; я подошла поближе – уже медленно, и сказала почти шепотом:
– Леня…
Он зачем-то прижал палец к губам и сказал жалобно:
– Посмотрите, что они сделали, – а потом неловко опустился на снег, с усилием приподнял крупную безухую голову, положил к себе на колени и принялся гладить ее обеими руками – белая голова запрокинулась, огромные челюсти немного приоткрылись, и между белоснежных зубов свесился перламутровый, розовый язык.
Я села рядом с ним на корточки, сжала его плечо, а он наклонил голову, зарылся лицом в густую светлую шерсть и начал раскачиваться из стороны в сторону, словно баюкая неподвижное собачье тело. В этот момент позади него открылась массивная кованая дверь и на пороге показалась Марина – бледная, заплаканная, она посмотрела на нас с папой, стоящих возле Лени, но из дома не вышла, а только сказала:
– Аня, что же это такое, они забрали шубу и телевизор – ты видела?
– Скажи спасибо, девочка, что они не забрали с собой тебя и не выкинули потом где-нибудь в лесу, километров через сорок, – произнес за моей спиной папа Боря. – Несчастные идиоты, можно подумать, пригодится им эта сраная шуба.
Леня поднял голову, взглянул на папу – в валенках, неопределенного цвета свитере с вытянутым воротом, все еще сжимающего в руках тяжелый охотничий карабин, и сказал уважительно:
– Ого, серьезная штука. – И тогда папа Боря посмотрел вниз, на длинную, страшную вещь в своей руке, и произнес:
– Серьезная, да. Не заряженная только. Когда мы наконец