на столе карты, а дядя Миша нет-нет да и поправит её: «Этого валета на эту даму». Мама Маргаритки тётя Мира была на работе, и мы с Маргариткой играли столько, сколько хотели. Когда наступало время обеда и бабушка с дедушкой сажали Маргаритку за стол, я сразу же уходил домой, несмотря на настойчивые предложения остаться (это моя мама наказала мне, чтобы я кушал дома). Также мама учила меня, чтобы я у чужих незнакомых дядей и тётей ничего не брал: никаких конфет и шоколадок, никаких игрушек – они могут быть отравлены. Незнакомые дяди и тёти могут быть шпионами, которые хотят отравить всех советских детей. И чтобы ни с кем никуда не ходил, что бы ни предлагали посмотреть или даже подарить.
По субботам после работы мама брала меня с собой в баню. Мы переходили Садовое кольцо, шли через Бородинский мост и спускались с моста налево – баня стояла у Москвы-реки напротив Киевского вокзала. Голые тёти меня совсем не интересовали, а вот одна девочка просто приковала моё внимание как-то раз. Она стояла в шайке с водой, ей было, наверное, лет двенадцать, и её мама тёрла её мочалкой. Она стояла шагах в трёх от меня, и я не мог оторвать от неё глаз – такая она была красивая. Она совсем не была похожа на всех тёть, а была похожа на очень молодую женщину первого своего цветения. Пока моя мама мыла голову, я разглядел её так, что помню её и сейчас. Ополоснув волосы, мама заметила, как я завороженно смотрю на девочку, посадила меня в шайку с водой и повернула к себе, но голова моя сама поворачивалась в сторону девочки. Мама крутила шайку – я крутил головой. Мама стала намыливать мне голову, чтобы я от мыла закрыл глаза – ничего не помогало, водой из своей шайки я промывал глаза, капризничал и смотрел на девочку. На нас начали обращать внимание: кто-то из тёть смеялся, другие качали головами. Мама взяла меня на руки и унесла в предбанник, я расплакался. Дома мама сказала отцу:
– Всё, теперь ты будешь ходить с ним в баню – в женской ему делать нечего. От горшка два вершка, а туда же…
В баню стал ходить с отцом, узнал, что такое парилка. Увидел, сколько после войны обрубленных по рукам и ногам калек, особенно страшными мне показались протезы.
Вернулся живым с фронта папин брат дядя Андрюша, муж тёти Сони в Иванькове.
– От Сталинграда до Берлина на пузе прополз, – шутил он, – свезло: ни одной царапины.
Поел, попил чаю, трофейный платок мне на голову повязал и заспешил домой к тёте Соне и к детям – Эле и Вовке.
Весна 1946 года. Отец принёс в мешке из-под картошки грачей – полмешка там было. Он ездил по работе в охотхозяйство «Бекасово», там и настрелял. Грачей раздали всем соседям по квартире. Все их дружно ощипывали, потрошили и варили – и все отца благодарили.
– А не хуже курицы, – сказала тётка Груша.
В другой раз отец привёз уток, на моё пятилетие – чирков, а то и «царская дичь» попадала к нам на стол – вальдшнепы и бекасы.
Вернулась с фронта Ксения Российская –