поправлюсь и еще объеду самые далекие страны.
– Ступайте, не мешайте Софэру-бобо[4], – сказала мать. – А ты, Эли, посиди около больного и, если он попросит пить, дай ему козьего молока.
Я сел около старика и слушал, как он бормотал непонятные слова на каком-то чужом языке.
Дней десять старик почти не вставал и постепенно поправлялся. Для меня это время даром не пропало: Софэр каждый день занимался со мной – чертил палочкой на песке буквы, которые он мне показал.
А – алеф, бык
В – бэт, дом
Г – гимель, верблюд
Е – э?
В – ван, гвоздь
Ц – цаин, оружие
Х – хэт?
Т – тэт, змея
И – йод, рука
К – каф, ладонь
Л – ламед, колючка
М – мим, вода
Н – нун, рыба
С – самех, опора
О – ойн, глаз
Ф – фэ, рот
С – садэ[5]?
К – коф, затылок.
Р – реш, голова
С – син, зуб
Т – тау, значок, тавро[6]
За это время я натаскал домой глины, размял ее, очистил от камешков и приготовил старику сто таких ровных плиток, какие ему были нужны.
Тогда Софэр-бобо вытащил из мешка кусок стекла[7] странной формы. Оно напоминало большую чечевицу; с обеих сторон стекло было выпукло. Потом он достал костяную палочку – один конец ее был острый, другой оканчивался лопаточкой.
Затем я подавал ему на доске глиняные плитки, еще сырые и мягкие, и старик очень искусно и быстро выдавливал лопаточкой и царапал иглой буквы, которые я уже немного знал. Кусок стекла он держал перед глазами и смотрел через него.
– Почему ты смотришь сквозь стекло?
– Это замечательное стекло, и за него я заплатил дорого литейщику.
Если смотреть сквозь это стекло, то самые маленькие мушки или жучки делаются такими большими, точно они выросли в сто раз. Если бы не было у меня этого стекла, я бы не мог написать ни одной строки. А теперь я пишу на этих плитках целую книгу о том, как я приехал из города Мараканды[8] в Вавилон и оттуда – сюда, к берегу моря.
И старик усердно ставил значки на глиняных плитках и наконец исписал одну за другой все сто, которые я приготовил.
Мать сходила к горшечнику Абибаалу, чтобы с ним условиться, не возьмет ли он обжечь эти плитки.
Горшечник Абибаал перестал сердиться; сам пришел к нам в хижину, уселся на циновке около Софэра и заговорил очень почтительно:
– Вай-вай! Сколько мудрости в твоей седой голове! Ты, наверное, понимаешь, что поет ветер или о чем трещит сорока. Ты можешь напускать болезнь и прогонять ее. Поэтому не сердись на меня – я опять возьму в ученье мальчика Эли и сделаю из него настоящего мастера.
Горшечник взялся обжечь в печи все написанные плитки и обещал делать это и впредь за плату.
5. Поездка в Сидон
Когда Софэр поправился